Сергей Смирнов - Хроника лишних веков (рукопись)
Я содрогнулся. Было отчего: перед моими глазами, как картины жизни в преддверии смерти, промелькнули все мои сны.
И я высказал скромное предположение:
— Теперь думаю: если бы оставался после крещения христианином хоть с горчичное зерно, мне не пришлось бы теперь служить неким огненосным рабом неизвестно каких демонов.
— Отчего же рабом… — усмехнулся Демарат. — Как и я… наемным легионом в единственном лице.
«В точку! Имя им легион!» — подумал я, но вслух не сказал.
Я невольно потянулся к кувшину, но гипостратег Аттилы упредил меня и наполнил бокал, судорожно перелив через край.
— Демарат, позволь уточнить… — Чтобы продавать в этом веке свой дар провидца, и вправду стоило кое-какие даты уточнить заранее. — Сколько лет минуло с того дня, когда предводитель вандалов Гейзерих нанес поражение объединенным силам обеих Римских Империй, Восточной и Западной?
Демарат весь подернулся туманной улыбкой.
— Много… — кивнул-клюнул он в ковер, — Достаточно, чтобы все кости полынью поросли… Семнадцать, если мне память не изменяет.
«Четыреста тридцать второй год от Рождества Христова, — вспомнил и я. — Последние годы-деньки, перед наступлением Темных веков».
— Ты угадал. Я участвовал в той кампании, — приятно удивил меня гипостратег своим нечаянным признанием.
— Любопытно узнать, на чьей стороне. — Мне и вправду это стало любопытно.
— Тут и гадать нечего, — усмехнулся Демарат. — Я предпочитаю образованных людей, с кем можно поговорить на марше. Я был советником у большого знатока поэзии Эсхила и Гомера, славного Бонифация, наместника Африки.
— …то есть командующего войсками Западной Римской Империи. Славный стратег, — сказал я, не думая иронизировать по поводу его поражения.
— Вполне, — не нашел иронии в моих словах и Демарат. — Но варвару Гейзериху служили тогда лучшие выпускники Спартанской Лиги. В тот год Гейзерих был при деньгах — и мог выставить самую высокую годовую плату.
И все же я не смог справиться со своим характером:
— Можно подумать, король вандалов не слишком разбирается в поэзии Эсхила…
Демарат рассмеялся, до достоинству оценив мой выпад.
— Если не ошибаюсь, у Бонифация было римское гражданство? — прибавил я.
— Не ошибаешься, — подмигнул Демарат, явно ожидая от меня новую острую шутку. — Большой человек. Трибун.
«Генерал-губернатор», — прикинул я и снова для вида напряг память: — Он же, насколько я помню, раньше очень посодействовал вандалам. Привел их, можно сказать, на землю обетованную — в Африку… удобно устроил там, на другой стороне Средизмемного моря. Прямо напротив Рима…
И тут я осекся… и оставил немым страшное и точное пророчество: ведь всего через шесть лет после нашего задушевного разговора с Демаратом, а именно в четыреста пятьдесят пятом году, вандалы варварского рекса Гейзериха нападут на Рим, опрокинут все семь холмов Великого Города, пыль поднимется до самых небес… Такое знание стоило приберечь… на черный день.
— Снова никакой ошибки нет, — подтвердил Демарат, не заметив взрывоопасного многоточия в моей фразе. — У него с вандалами вышло много хлопот.
— А у тебя? — спросил я и невольно посмотрел на Нису.
Она умела быть совершенно отсутствующей и при этом же, как мечта, остро возбуждающей чувства.
— Никаких, — мощно повел рукой Демарат, будто отдавая некую военную команду. — Я — наемный военный советник, и только.
— Так сказать, искусство ради искусства? — пытал я его.
— В некотором смысле — так и есть, — легко сдавался гипостратег.
— А в остальном смысле… если не секрет? — спросил я. — Ты ведь не закончил рассказ об Этолийском Щите.
— А в остальном смысле: лучшие военные советники базилевса Аттилы, а также его названного брата, то есть рекса вандалов Гейзериха, а заодно и персидского монарха — все до единого эллины.
И Демарат сделал очень страшные глаза.
— Все мастера Этолийского Щита? — с назойливостью сыскного дознавателя уточнил я.
— Не только. Еще — Спартанской Лиги… Копья Афины.
— Значит, наступила пора разрушить великую Империю, которая строилась эллинскими руками и которая, увы, извратила вашу великую эллинскую идею…
— В некотором смысле, — со странной уклончивостью ответил Демарат.
— История войны богов и титанов повторяется, — подвел я итог дознания. — И урок Аристотеля — тоже.
Лицо Демарата вдруг сделалось непроницаемо-мраморным, глаза нехорошо заблестели.
— Ты догадлив, — глухим, катакомбным голосом возвестил он.
Я поразился тому, что он сказал эти слова только сейчас. Древняя История вызвала у меня приступ озноба. И я не побоялся показаться еще более догадливым и прозорливым:
— Так это он, Аристотель, дал вам рецепт, как разрушить все то, что он сам же и начал создавать, когда взялся сделать из македонского сорванца великого титана?
— Да! — громко возгласил Демарат и гордо поднял правую руку.
Гордость и отчаяние! Сколько гордости и отчаяния было в этом его слове и в этом жесте.
— Я — мастер Этолийского Щита. Тот, кто принял его завет, — торжественно произнес гипостратег Демарат.
Ниса сидела, как глухонемая красавица.
Тут я вдруг устал от всего разом — от всей Истории древних веков, выпил бокал, потом, почти залпом — еще один и сказал про себя и про всю нашу вселенскую суету:
— Опасная, но бесполезная игра в демиургов.
Демарат не ответил, повесив под сводом шатра дамоклову тишину.
«Чего ты ждешь?» — молча спросил я его.
— Полагаешь, они уже услышали тебя? — осторожно качнул я дамоклову тишину.
— Но ведь ты меня услышал, — с бескровной улыбкой ответил Демарат.
И снова стал ждать… Он, безвестный Ахиллес, он вел эту опасную и бесполезную игру с богами, не милосердными и не благими.
«Выйти вон! — с тоской подумал я. — Прямо сейчас».
И невольно поглядел через голову Нисы на неподвижные складки полога.
Выйти — оскорбить Ахиллеса, твердой рукой кинувшего жребий…
Остаться здесь, в круге времени, смотреть ему прямо в глаза — ведь он этого и желает… это его «русская рулетка»… Сидеть и ждать. Чего? Осечки?
Была та же давешняя мысль: «Чагина бы сюда…»
То, что в итоге выбрал я, было столь же нелепо, сколь и единственно верно: напиться крепко и — смейся, Бахус! — испортить богам-олимийцам прицел.
Было совсем не до Нисы.
Упредив Демарата, я схватил кувшин за горло и немного придушил его, но не настолько, чтобы вино перестало течь в бокал.
