Исай Давыдов - Он любил вас. Девушка из Пантикапея (сборник).
— Ты — тоже…
— Я-то потом отосплюсь!..
— Мне тоже дадут…
— Когда ты едешь?
— Сразу после завтрака.
— И куда — на аэродром?
— Нет, сначала в институт.
— Я провожу тебя, ладно?
— Я как раз хотел попросить тебя об этом… Все-таки еще двадцать минут вместе.
— Федь… Я всю ночь думала: говорить тебе или не говорить…
— О чем? О чем вообще ты можешь мне не сказать?
— У нас, наверно, будет ребенок.
— Аська! Как здорово! Только почему «наверно»?
— Я еще сама точно не знаю… Я поэтому и не хотела пока говорить. Но ведь ты уезжаешь. Я хочу, чтобы ты себя берег… Не только для меня. Для него — тоже… Ты ему очень нужен! Понимаешь — очень!
— Я знаю, Ася… Я рос без отца. Мне это не надо объяснять…
— Я и не объясняю… Ты только помни о нем, ладно?
— Конечно! Мы назовем его Андреем, хорошо? Ты только послушай — Андрю-уха…
— А если это будет она?
— Тогда Аллой.
— Почему вдруг Аллой? У тебя была девушка, которую звали Аллой?
— У меня не было такой девушки… Просто мне нравится это имя. Оно ближе всех к Анне. Мама — Анна. Ты — Анна… Куда же еще третью Анну?
— Дома ее можно звать Анютой… И никто не перепутает.
— Хорошо. Давай назовем Анной… Я буду только рад.
— Нет, уж лучше давай Аллой… Я хочу, чтобы все было по-твоему…
— Федь…
— Что?
— Я вот все думаю: почему ты такой же, как обычно?.. И вчера весь день, и ночь… И вот кофе сейчас варишь… Как всегда… А ведь ты уезжаешь…
— Ну и что?
— Ведь ты можешь полететь…
— Это моя работа…
20
Они не увиделись больше. В то утро Ася проводила его до ворот института и долго глядела ему вслед из-за железных прутьев ограды, покрытых белой серебристой эмалью А он все шел по аллее, и оборачивался, и махал ей. И наконец вошел в подъезд.
А через десять дней он уже сидел в кабине, и это была настоящая кабина ракеты, а не макет, и в ней уже не было телефона.
Он слышал в наушниках тихие песни. Свои любимые песни. И старинные русские романсы в исполнении Козловского, и грузинскую песню «Тбилисо», которая напомнила ему, что он так и не успел побывать в этом прекрасном южном городе, и последнюю, совсем новую эстрадную песенку «Увези меня на облаке подальше», которую он насвистывал все эти дни на космодроме.
Впереди были десять минут. Последние десять минут, в которые он еще мог сказать, что не хочет лететь, и мог опуститься вниз, чтобы его заменили дублером.
Его дублеры — Виктор Семенов и Андрей Кедровских — сидели в скафандрах на пульте управления. Они ждали. Федор знал, что они ждут напрасно. И они наверняка это знали. Но так уж положено. Его ничем не отвлекали в эти последние десять минут. Все простились с ним раньше. И Председатель Совета Министров обнял и трижды поцеловал его раньше, и последнее его слово к жителям Земли записали на пленку тоже раньше. Эти десять минут оставили только ему одному. Он, собственно, просил, чтобы их не оставляли. Но его просьбу как бы не заметили.
Он знал, что эти десять минут не нужны. Он все равно не выйдет из ракеты. Но уж коли их дали, нужно все перебрать в памяти — не забыл ли что-нибудь сделать.
Он написал и наговорил на пленку все, что можно было сказать своим близким: и маме, и Асе, и Асиным родителям, и своему будущему ребенку. Он сделал две записи; отдельно Андрюшке и отдельно Аллочке. Ася сама отберет нужную… Он привел в порядок все свои старые заметки о тренировочном полете вокруг Земли и все свои соображения о полете к Марсу с управляемой ракетой, которые он записывал много месяцев — во время подготовки рейса. Когда-нибудь это еще пригодится. Люди ведь все равно полетят к Марсу. Не сейчас, так немного позже…
А, собственно, зачем вот сейчас думать — успел, не успел… Ведь еще так долго лететь! И так долго будет хорошая, надежная связь с Землей! Все, что не успел, можно еще передать… Только разве письма уже не пошлешь…
Все-таки жаль, что он уводит только половину военных ракет. Так и не договорились о том, чтобы увести все. Еще боятся друг друга. Еще не верят друг другу. Еще не все понимают, что Земля стала слишком мала и тесна для войн.
Постепенность… Черт бы ее побрал, эту постепенность! Но, видно, люди иначе не могут… Что ж… Лучше так, чем никак!
Интересно, что будет завтра? Завтра о Федоре узнают все, весь мир. Даже, может, сегодня вечером… Скажут по радио, что улетел Федор Веселов. И все… И Аська повалится на тахту реветь. И мама тоже. А Асина мать, наверно, пойдет плакать в свою ванную. Он так и не повидал Асину мать!.. Свинство вообще-то! Нужно было бы как-нибудь вырваться — хоть на денек… Вот уж это, действительно, не успел… И теперь уже не успеешь.
— Федя…
Негромкий, спокойный голос в наушниках.
— Слушаю, Сергей Михайлович…
— Ты готов?
— Давно.
Видно, кончились эти десять минут.
— Можно давать старт?
— Давайте.
— До свиданья, Федя!.. Целую тебя!
— Прощайте, Сергей Михалыч!
— Не «прощайте», а «до свидания!»… Ты там не будь лихачом! Возвращайся! Знаешь ведь — для этого сделано все!
— Знаю, Сергей Михалыч. Постараюсь вернуться!
— Ну, пока…
И сейчас же в наушниках другой голос — густой, жесткий:
— Вышку отвести!
И через три минуты снова тот же голос:
— Счет!.. Десять… девять… восемь… семь…
21
Он летел почти два месяца. Целый месяц он еще разговаривал с Землей, и передавал показания десятков приборов, и шутил, и даже пел по радио песни.
За ним шли сотни страшных ракет. Они поднялись со всех космодромов Земли через полминуты после того, как поднялся он. Они так и шли за ним на расстоянии в полминуты.
Потом прервалась радиосвязь, и он включил лазер, м земные обсерватории поймали его первое сообщение в пучке света.
«Пересек орбиту Марса. Радиостанций Земли не слышу. Самочувствие нормальное. Управление ракетами работает надежно».
И затем приняли еще два его световых сообщения. И снова он говорил, что все нормально. И еще извинялся, что «пишет редко» — бережет энергию. А потом, в одну из ясных осенних ночей, люди увидели, как на черном небе ярко вспыхнула звезда. Невероятно ярко! И несколько часов, пока не рассвело, она была самой яркой звездой на небе. Все телескопы Земли смотрели на нее в эту ночь. И еще миллионы людей — без телескопов. А на следующую ночь эту звезду уже вовсе не было видно простым глазом.
Газеты и радио сообщили, что гигантский болид, угрожавший Земле, развеян в пыль.
