Рэй Брэдбери - Из праха восставшие
— Поживее! Давай! Нильский Пращур шагнул.
Но не к прелестной девушке, а в противоположную сторону, и почти что рухнул на пол.
— Да ты что? — крикнул греческий хор. — Она же там! Направьте его, кто-нибудь! Кто при его ногах? Билл? Питер?
Прадед распахнул дверь купе, вывалился в коридор и совсем уже хотел броситься в пролетающие мимо подсолнухи, когда мерзкий хор, напиханный ему в рот, возгласил:
— Замри!
И он послушно, как ребенок, замер.
А потом, помимо своей воли, встал на ноги, вернулся в купе и упал девушке на руки, потому что поезд влетел на очередной поворот.
— Извините! — воскликнул он, поспешно вскакивая.
— Извиняю, — улыбнулась девушка.
— Вы только не подумайте, я ничего такого! — прадед горестно плюхнулся на сиденье напротив нее. — Ч-черт! Тараканы завелись на чердаке!
Чтобы лучше слышать разговор, кузены прочистили его уши.
— Учтите, — прошипел он внутренним голосом, — что это вы там резвитесь как жеребчики, а я, Тутанхамон, ушел в гробницу, на покой, когда вас всех еще и в проекте не было.
— Но… — Камерный квартет лихо крутил его глазами. — Мы сделаем тебя молодым!
Они подожгли запал в его животе, взорвали бомбу в груди.
— Нет!
Прадед дернул веревку, под ногами кузенов разверзлась черная пасть люка, и они полетели вверх тормашками в бесконечный лабиринт воспоминаний, сутолоку объемных форм, ничуть не менее живых и блистательных, чем девушка напротив. Падение длилось и длилось.
— Поберегись!
— Я заблудился!
— Питер?
— Я где-то в Висконсине. Как я сюда попал?
— А я плыву по Гудзону на пароходе. Вильям?
— Я в Лондоне, — откликнулся далекий голос Вильяма. — Боже! Судя по газетам, двадцать первое августа одна тысяча восьмисотого года!
— Сеси?! Это твоя работа!
— Нет, моя! — прогремел со всех сторон голос Пращура. — Вы все еще у меня в ушах, но живете в кусках моего прошлого. Поберегите свои нежные головки!
— Постой, постой, — вмешался Вильям, — это что тут такое? Гранд-каньон или твой гипофиз?
— Гранд-каньон. Тыща девятьсот двадцать первый.
— Девушка, и какая! — воскликнул Питер. — Вот здесь, в двух шагах!
И действительно, эта девушка была прекрасна, как весна, растопившая снега двести лет назад. Прадед не помнил ее имени, да в общем никогда его и не знал. Случайная встречная с букетиком земляники в руке.
Питер попытался схватить изумительное видение за руку.
— Прочь! — крикнул Пращур, но лицо девушки уже взорвалось миллионом искр и растворилось в полуденном воздухе.
— Вот же черт, — пробормотал Питер.
А его братцы уже шарили по углам, взламывали двери, распахивали ставни.
— Боже! — кричали они. — Вы только посмотрите!!
Ибо здесь прадедовы воспоминания лежали аккуратно, как сардины в банке, в миллионы рядов и миллионы слоев, систематизированные по дням, минутам и секундам. Вот девушка расчесывает свои длинные черные волосы. А вот другая, блондинка, здесь она бежит, а здесь — спит. И все замурованы в соты цвета их нежных щек. Ослепительные улыбки. Их можно выбирать, разглядывать, отсылать прочь, призывать назад. Крикни: «Италия, 1797!» — и они затанцуют в прохладных беседках или поплывут по искрящимся волнам.
— Дедушка, а бабушка, она о них знает?
— Ой, а тут ведь еще!
— Тысячи и тысячи!
— Вот! — Прадед сдернул покров с новой пачки воспоминаний.
В лабиринт вступили тысячи женщин.
— Браво, дедушка!
Он чувствовал, как по всей его голове, от уха до уха, четверка кузенов обшаривает города, переулки, комнаты.
А затем Джек поймал за руку одну особо понравившуюся ему девушку, благо рядом никого не было.
— Попалась?
— Идиот, — прошептала девушка. И обернулась. В одно мгновение ее прекрасная плоть ссохлась, выгорела. Подбородок заострился, щеки ввалились, глаза глубоко запали.
— Бабушка, это ты?
— Четыре тысячи лет назад, — проворковала Пра-пра-пра…
— Сеси! — взъярился Пращур. — Запихни этого недоумка в собаку, в осину — куда угодно, лишь бы прочь из моей долбаной башки!
— Брысь отсюда! — приказала Сеси.
Джек пробкой вылетел наружу.
И тут же оказался в голове воробья, отдыхавшего на телеграфном проводе.
Иссохшая бабушка так и стояла в полумраке, но затем дедушкин внутренний взгляд снова одел ее в прежнюю плоть, вернул краски ее глазам и щекам. Убедившись, что теперь с бабушкой все в порядке, дедушка спровадил ее в один из садов древней — нет, юной — Александрии.
И открыл глаза.
Яркий свет на мгновение ослепил оставшуся троицу.
Девушка так и сидела напротив, в каких-то двух шагах.
Кузены встрепенулись.
— Дураки мы! — сказали они. — Какое нам дело до всего этого старья? Новое, оно сейчас, здесь!
— Да, — прошептала Сеси, — здесь и сейчас. Сейчас я запихаю дедово сознание в ее тело, а ее мысли и мечты — в его голову. Он будет сидеть тихо, как паинька, зато уж мы внутри порезвимся. Глядя со стороны, все будет чинно-благопристойно, проводнику ни в жизнь не догадаться. Дедова голова огласится диким хохотом, наполнится разнузданными, всякий стыд потерявшими толпами, а тем временем его собственное сознание будет надежно заперто в черепе этой прелестной девушки. Отличный способ скоротать время в поездке.
— Да! — гаркнула буйная троица.
— Нет. — Прадед вынул из кармана две белые таблетки, бросил их себе в рот и проглотил.
— Что ты делаешь?!
— Вот же черт! — сказала Сеси. — А ведь какой был прекрасный, прегнусный план.
— Доброй вам ночи, приятного сна, — улыбнулся Пращур. — А что касается вас… — Его мудрые, начинавшие слипаться глаза скользнули по лицу девушки. — Вы, юная леди, только что избежали судьбы много худшей, чем смерть четырех кузенов.
— Извините?
— Невинность, пребывай в своей невинности, — пробормотал прапрадед и сладко уснул.
Поезд подошел к Соджорну, штат Миссури, ровно в шесть, и только тогда Джеку, сосланному в голову придорожного воробья, было дозволено вернуться.
Никто из соджорнских родичей не захотел дать приют беспутным кузенам, так что Пращур был вынужден вернуться в Иллинойс с головой, все так же отягощенной их присутствием.
Там они в конечном итоге и остались, каждый в своем луною и солнцем освещенном закутке необозримо огромного, всякой всячиной заваленного чердака.
Питер нашел себе приют в Вене 1840 года, в компании некоей малость свихнутой актрисы; Вильям поселился в Озерном крае9, вместе с белокурой шведкой, чей возраст абсолютно не поддавался определению, в то время как Джек без устали метался по притонам и злачным местам — сегодня в Сан-Франциско, завтра в Берлине, послезавтра в Париже — выплывая время от времени этаким развратным огоньком в дедовых глазах. Ну а внезапно образумившийся Филип заперся в библиотеке с похвальным намерением проштудировать все любимые книги деда.
