Роман Глушков - Аварийная команда
Первое, на что я обратил внимание: наш вагон стоял на рельсах один-одинешенек, а поезда и след простыл. И не было бы в этом ничего странного, если бы мы просто отцепились от состава и торчали посреди леса позабыты-позаброшены. Ужас нашего положения крылся в другом. В действительности на путях находилась одна целая и примерно одна десятая вагона. Тот вагон, к которому был прицеплен наш, был распилен поперек с аккуратностью, недоступной даже высокопрофессиональным резчикам металла. По крайней мере, я сильно сомневался, что вижу перед собой результат деяния человеческих рук. Распластать многотонную махину с такой скоростью, да еще на ходу, не сумел бы и сверхмощный лазер.
Только здесь постарался явно не он. Край разрезанного вагона выглядел так, что казалось, будто никакой резки и вовсе не было. Любой металлорежущий инструмент оставляет после себя на материале характерный след: автоген – застывшие потеки металла, абразивный диск – шершавости и заусеницы, фреза – множество опилок, а зубило – деформированную рваную кромку. То устройство, что оттяпало хвост нашего поезда, не оставило за собой вообще никаких «улик». Складывалось впечатление, что вагоны вышли в таком ужасном виде прямиком с завода, где шлифовальщики тщательно обработали линию поперечного среза, доведя ее до идеально гладкого состояния.
Все признаки указывали на то, что распиловка проводилась уже после того, как поезд остановился. Разрез проходил не только через сам вагон, но и по его задней колесной паре и даже рельсам. Колеса на одной из осей были разделены на две неравные доли, словно монеты – слесарными клещами. Случись такое на ходу, поезд непременно сошел бы с рельсов и последствия катастрофы были бы на порядок страшнее.
Отрезанных сегментов колес поблизости не наблюдалось – видимо, они исчезли вместе с поездом. Но куда исчез он? А главное, почему и каким образом? Неужели поезд тащил за собой волоком разрезанный вагон? Раз так, значит, машинист был в курсе катастрофы, что случилась в хвосте состава, и тем не менее предпочел скрыться! Вот уж не думал, что на железной дороге – оплоте не менее железной дисциплины! – могут работать такие мерзавцы!
Но самое сильное потрясение ожидало меня после того, как я вдоволь наужасался видом разрезанного вагона и заметил, что исчез не только наш поезд, но и в придачу к нему железная дорога! Под нашим вагоном и прицепленным к нему «огрызком» путь был в полном порядке. Рельсы лежали на щебневой насыпи, в две колеи, одна из которых была пустой. Рядом с вагоном возвышалась мачта электромагистрали и торчал какой-то знак. Однако спереди и сзади – точно на уровне среза и чуть поодаль от тыльной части нашего вагона – пути обрывались и пропадали. Причем вместе с насыпью и столбами.
Длинные обрывки проводов свисали до земли с единственной уцелевшей мачты, поскольку ее соседки как в воду канули. Я прикинул на глаз: если вытянуть эти обрывки в длину, они закончатся аккурат там, где обрывалась насыпь. Наш раскуроченный ущербный мини-состав будто водрузили на постамент – такой, на которые сегодня железнодорожники ставят в качестве памятников отслужившие свой срок легендарные паровозы. Наш «монумент» неизвестно чему был установлен в неизвестном месте неизвестно кем. А мы, помимо своей воли, стали неотъемлемой частью этой сюрреалистической композиции. Такие вот умопомрачительные дела.
Чудеса чудесами, но даже им при желании можно было подыскать разумное объяснение. Например, обвинить во всем сумасшедшего вымогателя Рипа, поскольку в его причастности к этому инциденту я был уверен почти наверняка. Предположим, Рип являлся представителем внеземной цивилизации и решил разыграть со мной и моими спутниками этакую глобальную шутку в духе «Секретных материалов», со светопреставлением и прочими инопланетными фокусами. И, надо отдать должное этому шутнику, его забава удалась на славу. Более грандиозного иллюзионного шоу я до сей поры и правда не видел.
– Охренеть! – коротко и емко охарактеризовал я увиденное и плюхнулся на сухую траву рядом с дядей Пантелеем и военным, который, согласно знакам отличия на погонах, носил звание прапорщика. Мы сидели рядком на склоне холма и завороженно пялились на вагон, словно мартышки-бандерлоги – на вогнавшего их в транс удава Каа.
– Верно, браток, – взбудораженным голосом поддержал меня прапорщик. Он немного пришел в себя и потому уже не матюгался через каждое слово, а пулял бранные словечки редко и исключительно по делу. – Найду того распирдяя, который это допустил, – живьем закопаю, клянусь! Но вы-то еще легко отделались, а вот мне досталось по самое не горюй! Едем мы, стало быть, с капитаном Репиным из горниловской учебки, новую партию сержантов к себе в часть везем. Все чин по чину, никакого пьянства – при исполнении как-никак. Ну, разве только с капитаном за ужином чекушечку в тихушечку выцедили и на этом баста… Сержанты – контингент смирный, дисциплине обученный; это ведь не призывники, за которыми глаз да глаз нужен. Потом я, значит, командую бойцам «отбой», а мы с Репиным решаем перед сном в картишки перекинуться. Сидим, играем, мне только-только масть поперла, и тут, как назло, желудок прихватило. Да так резко, что пришлось бросать все и бежать в сортир. Во-о-он туда…
Прапорщик указал на куцый обрезок, который остался от его некогда длинного вагона. Я уже заметил, что «демаркационная линия» проходила аккурат через туалетную кабину, поэтому дальнейшее развитие событий в рассказе бедолаги-военного предсказать было несложно.
– Оккупировал сортир, устроился, никому не мешаю, и вдруг бац! – стена с умывальником исчезает начисто! – продолжал прапорщик. – Вжик – и будто ее вовсе не было! Что за епическая сила сортир располовинила – неизвестно. Только пересрался я так, что не сиди в тот момент на толчке – стирал бы сейчас штаны в ближайшей луже. Минуту вопил, как ошалелый, чес-слово! А что было думать? Катастрофа! Поезд слетел под откос, а мы каким-то чудом на рельсах остались… – Далее последовал громоздкий и непереводимый каскад идиоматических выражений, смысл которых был, впрочем, ясен даже мне – человеку, не служившему в армии. – …Потом присмотрелся: что за чертовщина? Ни огня, ни трупов, ни обломков, ни, бляха-муха, даже рельсов! Сижу я, значит, со спущенными штанами в сортире из двух с половиной стен посреди чистого поля, вокруг тишь да благодать, а я ору дурнем почем зря! Увидит кто – сраму ведь не оберусь. Опозорится прапорщик Хриплый перед честным народом, капитаном и курсантами… Одним словом, как верно подметил браток: охренеть!.. А дальше вы все и без меня знаете… Эй, батя, тебе что, плохо?
