Альтер эво - Иванова Анастасия

Давая собеседнику время на ответ, женщина резко затянулась из ручки-ингалятора. Марк не мог не оценить того, насколько дорого и качественно она выглядит – притом что женщина была одета в трикотажный костюм не для выхода, с «домашними» прической и мейкапом, плюс к тому невыспавшаяся и явно не в настроении.

– Да потому что кто же еще, Сергей?! – она уже почти кричала. – Если не я – то кто?

Внезапно поток потянул Марка в сторону. И это было, увы, нормально. Если, конечно, ни на секунду не разрывать связь и сохранять концентрацию на предмете поиска – в противном случае тебя ждали «КандиМолл» и швабра.

Сам-то он внимательно дослушал бы разговор до конца, а потом еще и проиграл бы ответные реплики, проследовав по связывавшей собеседников инфонити. Но такова была сущность дрейфа: потоки данных текли, подчиняясь законам причинности, корреляции и бог знает каким еще. И Марк уже уяснил, что против течения переть не стоит, а твои ожидания и предположения не интересуют здесь ровным счетом никого – потому что никого здесь и нет вовсе.

Он едва успел, спохватившись, кинуть рядом с кофейником на стеклянный столик зеркальце, как его уже повлекло куда-то по бархатной темноте с редкими сполохами электрических зарниц вдалеке. Судя по ощущениям, можно было с некоторой натяжкой представить, что он насквозь прошивает одну альтернативу за другой, добираясь до какой-то отдаленной, но, когда Марк остановился и картинка перед глазами оформилась, ничего уж из ряда вон странного он не увидел.

Зато почувствовал.

Его присутствие явно больше не было рассеянным.

Он стоял в каких-то развалинах, в заброшенном, что ли, доме в прохладных сумерках. Вид у дома вполне адекватный, узнаваемый – но альтернатива была не из ближних, Марк чувствовал это всем телом: здесь есть что-то совсем чуждое, что-то иное, лишнее.

Сквозь окно без стекла ему была видна девушка, замершая на фоне кустов и, судя по виду, испуганная. А сам он… Ну да, наблюдает из локальной позиции. Интересное кино. Он, стало быть, на кого-то наслоился. А такого с Марком еще не бывало – да он бы и не поверил, что когда-нибудь будет. О таком ему только Йорам рассказывал. И то не сказать чтобы сильно верилось.

Впрочем, в части восприятия происходящего рассказ Йорама подтверждался: ощущения были совсем не приятные. Чтобы не сказать – агония.

Ох, божечки. Это ж рыбья голова у него под лапой.

Девушка нервно дернулась, повернув к нему голову, потом нахмурилась, махнула рукой и прошипела: «Пшла вон!»

«Да-да, конечно, сейчас», – корчась от боли в нервных окончаниях, подумал Марк и сделал над собой титаническое усилие – перед глазами в мельчайших деталях встало зеркальце, и его мигом оттянуло к нему, а потом Марк вывалился из потока и вернулся домой.

– Добрый день…

Едва эти слова слетают с Майиных губ, как она понимает всю неуместность их в этом месте. Стены небольшой комнатухи увешаны постерами с изображением, судя по всему, крутой техники и, судя по всему, крутых парней, которые с ней управляются. Майя видит явно военные штуковины, и какие-то охотничьи штуковины, и выживательные штуковины, и альпинистские, кажется, штуковины, и штуковины для наемных убийц. Меж изображений всевозможных угрожающего вида штуковин пристроены сертификаты, лицензии и дипломы в рамках, а еще несколько золотых кубков и медали на ленточке с государственным триколором.

Посреди всего этого техновеликолепия, прямо над стойкой приемщика, прикноплена скромная цветная распечатка на половинку листа. Фотография бородатой собаки на фоне травы. Собака черная, трава зеленая, а качество печати такое, что псина узнаваема лишь по белым клыкам, торчащим из веселой ухмылки, и длиннущему вывешенному на фоне бороды языку.

– Добрый, – с подозрительной убежденностью соглашается приемщик. – Чем могу помочь?

Это тот же самый парень, что и в прошлый раз. Рядом с такими людьми Майя всегда внутренне съеживается, зажимается. Она не любит демонстраций силы и не любит тех, кто любит символику насилия. У парня за стойкой светлые и аккуратно подстриженные волосы, но татуировками покрыта не только мощная грудь, а и руки, и спина наверняка тоже – Майя не разглядывала, но уж наверняка там не пиксаровские персонажи. Поэтому дальше она обращается к фотке собаки:

– Мне нужен… э-э… «хеклер и кох». Облегченная версия.

– Конечно, – говорит приемщик, но с места не двигается.

Спустя секунд двадцать Майя вынужденно переводит взгляд с бородатого пса на приемщика. Тот откровенно разглядывает ее.

– Хольгер, – говорит он. – На самом деле даже Хольгер Датский.

– Что?

– Пса так звали, – поясняет парень, и Майя, чтобы не смотреть ему в лицо, сосредотачивается на кожаном жилете.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что жилет представляет собой артефакт двадцатого левела, не иначе. А то и музейную ценность. Он до невозможности вытерт в области боковых швов, карманы оттянуты и совершенно потеряли форму. На груди у выреза виднеется созвездие дырочек – похоже, от значков.

– А это брата, – сообщает парень. – Он был на десять лет старше. Меня, не Хольгера. Сначала сам таскал этот жилет лет десять, а потом мне на пятнадцатилетие подарил, жмотина.

– Извините, но какое мне дело до вашей собаки и вашего брата? – раздражается Майя.

Чтобы возмущение выглядело посерьезнее, приходится-таки поднять глаза на парня. На вид он – совсем не такое уж злобное чудовище. Вполне нормальный молодой мужчина, тяготеющий к околовоенной субкультуре. Мышечная масса очень даже приличная.

Их взгляды скрещиваются, и Майя против воли проникается надеждой, что можно не съеживаться, что он ей не опасен.

– Не знаю, – медленно произносит приемщик. – Думаю, никакого. Еще я думаю, что вам и до «хеклера и коха» тоже никакого дела нет. Думаю, вы ни разу в жизни не стреляли, не знаете, как это делается, и не хотите узнавать, потому что все это вам не по душе. Я прав? – Майя не отвечает, только хлопает глазами, что, видимо, само по себе достаточно красноречиво. – Отлично, с этим разобрались. Мне, кстати, тоже это не по душе. Так зачем вы здесь?

Майя окончательно немеет и, широко распахнув глаза, таращится на приемщика, лихорадочно пытаясь нашарить на своей мысленной полочке с готовыми к употреблению легкими и вежливыми фразами какой-нибудь ответ.

Парень какое-то время созерцает ее потуги, а потом улыбается и, навалившись на стойку, качается в сторону посетительницы и доверительно произносит:

– Это я такой красавчик, да?

Не меньше чем бряцание физической силой, Майю бесят сексуальные намеки, как прозрачные, так и нет, покровительственные двусмысленности, комплименты с подтекстом, корявые попытки флирта и поползновения завести с ней пустой обмен репликами с целью дать выход своему «ах-какой-же-я-самец-поглядите-на-меня». У себя на работе она имеет такого предостаточно и раз за разом вынуждена прохаживаться по тонкой грани между «отшить» и «быть уволенной». Она сыта этим по горло и, когда не на работе, с удовольствием отводит душу, третируя, хамя и жестоко избивая ногами в докерских ботинках всякого, кто к ней сунется. По крайней мере мысленно.

Но у приемщика в ганшеринге совсем другая улыбка. Не «детка, идем-ка со мной» и даже не «детка, оцени-ка мой юмор». Эта улыбка задорна и одновременно бесхитростна, она предлагает просто повеселиться вместе, не выясняя, кто сверху, кто снизу. Взрослые люди не улыбаются так почти никогда. Такая улыбка бывала у Степана – когда он еще улыбался.

И Майя улыбается в ответ.

Китин позвонил на следующий день:

– Сегодня вы познакомитесь с заказчиком. Будьте готовы к часу, Марк. За вами заедут.

– Я еще не сказал, что возьмусь за работу.

– Не сказали, – рассеянно согласился Китин и преспокойно продолжил: – Официально ваш клиент не я, а супруга – то бишь вдова. Реально же вы будете отчитываться мне. Со всеми остальными, включая вдову, молчите и улыбаетесь. Любые сведения для родственников – хоть слово, хоть полслова – только с моего одобрения. Это понятно?