Алексей Ефимов - Последние ворота Тьмы
Олько вновь охватил страх, но убежать он не мог. У него был иммунитет к этой дряни, но он касался только его сознания: это — чем бы оно ни было — могло овладеть его телом и просто остановить сердце. Он это чувствовал. Оставался единственный путь: юноша медленно, плавно пошел вперед, не вполне понимая, что делает, но с твердой решимостью довести это до конца. Он коснулся зеркала ладонями. Их мгновенно свела судорога мучительной боли, словно он сжал оголенный провод, — но она была тоже где-то далеко. По зеркалу прошла стремительная рябь; Олько чувствовал, как его внутренний свет стекает с рук на эту гладкую, холодную поверхность и гаснет в ней. Это произошло бы быстро, — но, казалось, рядом с ним стоял кто-то ещё, более сильный, тоже положив руку на зеркало; и за ним было что-то ещё, невыразимо громадное, безмерно превосходящее их обоих по мощи, но бесконечно далекое.
Это противоборство оказалось очень, очень долгим. Олько дрожал от напряжения, по его телу стекал пот. В его голове метались странные, бессвязные видения: тьма, непроницаемая, лишенная света — однако в ней были очертания, уходящие куда-то в бесконечность и живые. И другие такие же сплетения — только ослепительно-радужные. И громадный город, перекрытый сумрачным сводом, и бесконечные странные истории, и сражения, и любовь…
Это длилось, казалось, уже целую вечность. Олько чувствовал, что каждая сторона стремится достичь некой завершенности, полноты; и он первым достиг её.
Видения — все видения — просто-напросто оборвались, оставив у него ощущение удара. Зеркало погасло. Это было то же свинцово-мутное стекло, но теперь в нем ничего не двигалось. Оно вдруг стало нестерпимо горячим и Олько мгновенно отдернул обожженные руки. В воздухе повис острый аромат гари.
Всё было кончено, но юноша не успокоился: он поднял тяжеленный стальной лист и долбил его углом по зеркалу, пока оно не превратилось просто в груду битого стекла. Это странное зеркало состояло из множества тонких пластин, обратную сторону которых покрывала паутина серебряных линий гораздо тоньше волоса, — а между ними оказалась маслянистая, приторно пахнущая жидкость. Металлическая поверхность за пластинами была мозаикой из множества причудливой формы частей.
Это походило на машину, но все её части представляли собой одно целое, как будто это зеркало не собирали, а вырастили сразу целиком. Олько понимал, что наткнулся на тайну, разгадку которой ему не суждено узнать — пока, по крайней мере — и не собирался попусту тратить время. Его прошло уже очень много — он видел, что начало темнеть. Поскольку выбраться отсюда можно было лишь одним путем, он не стал раздумывать.
Взобравшись на подоконник, он оттолкнулся, что было сил. Полет оказался неожиданно долгим — секунды три-четыре — и сердце юноши успело уйти в пятки. Удар оказался оглушающим; точнее, он оглушил Олько — который тут же захлебнулся бы — но сознание Лэйми было лишь отчасти связано с этим телом. Он заставил его барахтаться и постепенно всплывать вверх. Олько был сильным: он справился быстро и почти не наглотался воды.
Лэйми поплыл к плоту, горя желанием как можно быстрее убраться отсюда. Но прежде, чем он проделал хотя бы половину пути, из-за развалин донесся рев моторной лодки; она сама показалась через несколько секунд. Одного взгляда на глаза сидевшего в ней человека хватило Лэйми, чтобы понять — сгусток Мроо уже угнездился в его голове, управляя этим телом так же, как он управлял телом юноши. Сколько здесь ещё было таких оборотней?
Лодка мчалась прямо на него. В других обстоятельствах Лэйми бы просто нырнул, — но сейчас он не рисковал почти ничем и его охватила ярость. Он ждал, глядя, как лодка приближается к нему, потом, уже в последний миг, прянул в сторону — и вцепился в её борт.
Рывок едва не оторвал ему пальцы, — но он сумел подтянуться и перевалиться внутрь. Человек в лодке ничуть не был удивлен этим — он просто оставил мотор и шагнул к Лэйми, доставая из-под куртки нож, но Лэйми не стал драться с ним: он схватил одержимого за пояс и за шиворот и выбросил за борт. Потом кинулся к рулю — однако, уже слишком поздно: лодка на полном ходу врезалась в монолитную стену башни. Тонкий металл обшивки смялся, швы разошлись и внутрь потоком хлынула вода. Лэйми швырнуло на дно и он пребольно ударился локтями и лбом. В голове зазвенело. Он с трудом приподнялся.
Тело Олько, измученного и уставшего, уже плохо слушалось. Сам он, должно быть, уснул; до Лэйми долетали отголоски его кошмаров. Явь, впрочем, была не лучше них: к нему приближались ещё две моторных лодки. В них сидело человек шесть и у одного было ружье. Одержимый вскинул его — и через секунду пуля взвизгнула над головой Лэйми, осыпав его плечи хлестким бетонным крошевом. Он прикинул шансы на спасение: их было слишком мало. Теперь, правда, это означало всего лишь пробуждение; но Лэйми хотелось сохранить жизнь этому мальчишке. Её он заслужил — по крайней мере больше, чем он сам.
7.Панели громадной двери раздвинулись. Олько, Нэйит и остальные вошли в просторную комнату с гладкими базальтовыми стенами. Когда вход закрылся, юноша с облегчением перевел дух: у них — у него, по крайней мере — не было никаких прав здесь находиться, и он боялся даже представить, чего Нэйит стоило добыть им билеты в Макалан.
— Вам лучше не касаться стен, — предупредил стюард, открыв стальную крышку возле двери и щелкнув выключателем.
Послышался приглушенный гул работающей гидравлики. Двери и потолок неожиданно поползли вверх, а пол, напротив, вниз, опускаясь в просторную шахту; Олько с удивлением понял, что комната оказалась ни чем иным, как огромным лифтом.
Они спустились на три этажа. Потом стальные двери на дне шахты открылись; из большого помещения холла они вышли в длинный коридор. Совершенно пустой, он упирался в громадные глухие ворота со странным символом — стрелой, пронзившей два диска. Как только пассажиры приблизились к ним, ворота сами медленно разошлись в стороны, словно створы шлюза, выводя в просторную галерею перрона. Раздвинулись ещё одни двери и — на сей раз в белом свете — открылась внутренность большого вагона. К удивлению Олько, это была просторная светлая комната, почти пустая и застеленная светлым, пушистым ковром. Вдоль её стен стояли сплошные диваны, обитые роскошной красной кожей. Сами стены и потолок были из панелей черного стекла и ярко-белые прямоугольники ламп в нем смотрелись тревожно.
Поезд не имел колес: он парил на подушке силового поля и, входя в него, Олько нагнулся, погладив этот синеватый туман: теплая, упругая масса, совершенно неосязаемая, как воздух, и неподатливая, прогибалась, но под этой упругостью таилась несокрушимая, гранитная твердость. У юноши закружилась голова — одно дело читать о феномене силового поля, совсем другое — касаться его.
