Алексей Ефимов - Последние ворота Тьмы
В узкую комнатку за дверью выходило ещё несколько дверей. Олько пошел вперед, ощутив чудесный азарт исследования. Его чуткие босые ноги ступали совершенно бесшумно.
Как это часто бывает, азарт предвкушения сменился разочарованием при более близком знакомстве: все двери на этом этаже были распахнуты или легко открывались, а комнаты за ними оказались совершенно пусты. Здесь до него бывали много раз. Что он мог найти?
Обойдя весь этаж, Олько не увидел ничего интересного, кроме проржавевшего распределительного щита. Что-то внутри него издавало слабое, почти беззвучное, но раздражающее уши жужжание: почему-то по линии ещё поступал ток и это, непонятно отчего, немного напугало юношу.
Он не смог попасть только в ту часть этажа, слева от лестницы, где видел свет: стена тут была совершенно глухой. Возле неё стоял старый, выпотрошенный сейф, и, заглянув за него, Олько увидел в узкую щель край дверного проема. Загадка разрешилась, но толку от этого было немного: сейф оказался столь тяжелым, что он никак не мог его сдвинуть, хотя толкал изо всех сил и даже взмок. Тогда юноша сменил тактику: запустив ладони в щель у верха сейфа, он уперся босой ногой в стену и потянул, что было сил. Сейф качнулся. Олько продолжал тянуть — и ещё через миг громадина с невероятным грохотом опрокинулась.
Юноша чихал, стоя в клубах пыли, ошалевший от шума, твердо уверенный, что сюда обязательно кто-нибудь прибежит. Однако минуты шли за минутами, а тишину не нарушало ничего. Понемногу успокоившись, он осмотрел открывшуюся дверь — отлитая из цельной стали, она была заперта на сложный кодовый замок. Олько с трудом повернул покрытый ржавчиной наборный диск и печально вздохнул: эта дверь была не из тех, которые он мог бы выломать. Потом, подумав об окне, он поднялся этажом выше и лег на подоконник, глядя вниз.
До того, нижнего окна было всего метра два бетонной стены — не совсем отвесной, так что по ней можно было соскользнуть. Затея была, разумеется, чистым безумием: высота превышала пятьдесят метров и Олько понимал, что бетон обдерет его до костей прежде, чем он свалится в воду, промахнувшись. Однако он увидел ещё кое-что: окно было когда-то закрыто стальной ставней, сейчас сорванной изнутри, словно в комнате произошел взрыв. Однако сама ставня, выгнутая и перекошенная, ещё крепко держалась на петлях и за неё можно было ухватиться.
Олько торопливо развернулся и повис на руках. О том, как станет возвращаться, он не думал, надеясь, что дверь можно открыть изнутри.
Потребовалось усилие, чтобы разжать ладони. Олько заскользил вниз, шершавый бетон ободрал ему локти и колени, опалив, как огнем. Затем пальцы его босых ног с силой врезались в подоконник — и он опрокинулся назад.
Судорожно взметнувшись, его рука намертво вцепилась в ставень. Послышался хруст связок — и через миг в плечо юноши ударила острая, раскаленная боль. Олько повис, отчаянно пытаясь подтянуться на этой несчастной руке. Плечо жгло, словно в нем вспыхнуло пламя, от локтя стекала горячая кровь, но он только удвоил усилия: боль привела его в ярость.
Наконец, он схватился второй рукой и, закусив губу, подтянулся. Упершись подбородком, поджал ноги, нащупал босой ступней проем. Потом медленно, неуклюже забрался в окно. Его всего трясло и потребовалось минут пять, чтобы унять дрожь. Казалось, она никогда не прекратится.
Наконец, он заглянул внутрь комнаты. В ней не было ничего привлекательного: глухие бетонные стены, пол, заваленный ржавым, искореженным железом. Но точно против окна стояло странное зеркало в массивной раме из темного металла, по виду — неподъемной тяжести и такое громадное, что просто не могло пройти в дверь. Должно быть, его поместили сюда ещё при строительстве башни и только лишь поэтому оно ещё оставалось на месте. Стекло в нем было очень толстым и свинцово-мутным; Олько не сразу осознал, что в нем ничего не отражается. Очень осторожно, тщательно выбирая, куда ставить ногу, он подошел к нему, забыв про боль. По стеклу пробегали слабые голубоватые блики; это и был поманивший его подвижный свет.
Юноша протянул к зеркалу руку, потом испуганно отдернул её. Когда-то оно находилось в большом бронированном сейфе, начисто уничтоженном взрывом. Расположение обломков в комнате говорило, что именно зеркало было его центром. Взрыв произошел недавно: слой ржавчины был ещё тонким, и Олько помнил, что два года назад, когда он увидел башню в первый раз, это окно было закрыто.
С зеркалом происходило что-то странное: блики стали двигаться быстрее, они приобретали очертания — непонятные, но как-то поднимавшиеся над поверхностью стекла; они призрачными, туманными полосами начинали тянуться к нему.
По коже юноши прошли крупные мурашки. Он попятился к окну, — но под ним не было больше никаких выступающих частей: он мог только прыгнуть в воду с высоты шестнадцатиэтажного дома. Она была раз в пять больше той, с которой ему приходилось нырять и он решился бы прыгнуть только в одном случае — если ему будет уже всё равно, жить или умереть. Пока до такого ещё не дошло.
Сжав зубы, он пересек комнату, и, стараясь держаться подальше от зеркала, добрался до двери. Но на внутренней стороне стального листа не было вообще никаких деталей — эта дверь открывалась только снаружи.
Теперь Олько почувствовал уже настоящий страх. Он понял, что ему придется прыгать, однако подумать ещё о чем-либо не успел: от зеркала отделилось что-то, похожее на темное, полупрозрачное облачко. Оно двигалось так быстро, что юноша не успел ни отшатнуться, ни даже поднять руку. Облачко коснулось его лба.
6.Это было похоже на взрыв: зрение мгновенно затмила глухая тьма, однако в голове вспыхнул яркий, ослепительный свет. Олько испуганно вскрикнул, — но в тот же миг сгусток тьмы отпрянул и вновь коснулся его, — на сей раз низа живота. Его пронзила вспышка удовольствия, почти мучительного по своей силе, — и вместе с удовольствием пришли голоса, объяснявшие, что он должен делать, чтобы иметь это всегда…
Наверное, он согласился бы — эти просьбы не казались особенно сложными — но его тело решило всё раньше. Инстинктивно шарахнувшись назад, Олько споткнулся и упал, ударившись локтем о край стального листа. Боль тоже была ослепительно-белой — и вместе с ней пришла беспощадная ненависть к этой призрачной дряни, которая так мерзко играла с ним. Юноша неожиданно легко поднялся на ноги — боль осталась, но ушла куда-то на самый край сознания. Зато ненависть стала ещё сильнее. Это было уже нечто материальное — свет, которого Олько не видел, но который всегда был в нем. Именно он заставил призрачный сгусток отступать. Когда он слился с зеркалом, оно вдруг начало темнеть, словно наливаясь нефтью. По его поверхности заметались призрачные сполохи.
