Александр Беляев - Мир приключений, 1983
— Ой, дядя Слава, мы так испугались!.. Мы думали, что вы…
— А вот и дудки! — принужденно весело улыбнулся Клевцов. — Я, братцы, сильный. Даром, что ли, я Дед Мороз?
Он вовремя вспомнил о своей игре, а они, словно и не случилось досадной заминки, с восторгом ее подхватили.
«А они мне верят, — с внезапной радостью отметил он. — Теперь-то уж точно — верят!»
Он, наконец, поднялся и неловко перебрался за стол. Дети неотрывно следили за ним.
Батюшки, с отчаянием сообразил он, да они и впрямь ждут от меня чуда!..
Он машинально оглядел поверхность стола.
Кроме рукописей — ничего.
Он поворошил рукой бумаги. И под ними пусто…
Впрочем, этого и следовало ожидать. Все в полном соответствии с законами природы. Или с тем, что мы привыкли так именовать… Другого пока нет. Для объяснений нужно время. Нужно время… Сколько?
— Вот что, ребятки, — медленно произнес Клевцов, — я до чертиков хочу пить. Сбегайте кто-нибудь, наколите льда. Ладно? Мне до вечера надо еще много написать…
— А нам будет подарок на Новый год? — вдруг спросил самый младший.
Клевцов безучастно, словно не понимая, о чем речь, посмотрел на него.
— Ну да! — наконец спохватился он. — До вечера еще нескоро. Погодите.
А чего, собственно, он ждал? Во что верил сам? Конечно, Дед Мороз — так мило… И эти странные видения в бреду — занятны, спору нет… Но есть еще работа. И голод, холод и тоска — твои бы только, ладно, но эти трое — им за что страдать!.. Вот уж нелепость!..
— Ну, все, — повторил он, замерзшими пальцами беря огрызок карандаша, — бегите наколите льда. И до вечера будем работать. Вы ведь тоже без Дела не умеете сидеть? Верно?
…Когда фитиль почти истлел и только призрачное сияние распространял вокруг себя, так что буквы в словах и сами слова слились в сплошные, смутно различимые полосы на бумаге, Клевцов глянул на часы.
Одиннадцать вечера… Еще час — и сегодняшний день отлетит в пустоту.
Что потом?
Дети спали в углу на старом матрасе, тесно прижавшись друг к другу под узким шерстяным одеялом. Вероятно, они видели сны. Добрые сны. Под Новый год все становится добрым и до чудесного простым…
Клевцов на мгновение зажмурился, прогоняя накатившую слабость, а когда открыл глаза, то невольно вздрогнул.
Нет, этого он в душе ждал весь день, не веря, тайно, и все-таки теперь, когда случилось, он вдруг поразился. Даже почувствовал легкий испуг.
Посреди стола, неясно различимый в тусклом свете фитиля, лежал маленький сверток, крест-накрест аккуратно перетянутый бечевкой. Его персональный паек. Обещанный и выданный наконец, чтобы в урочный час здесь, на столе, появляться впредь. Пока не кончит он свою работу, такую нужную всем, кто живет, и тем, кто будет жить, — особо. Пока не кончится блокада…
Рука безвольно потянулась к свертку и так же безвольно замерла на полпути.
Рядом, в двух шагах, спали дети, которые верили в сказку и оттого больше всего на свете боялись с ней расстаться. Потому что прощание закончилось бы крахом. Они это чувствовали. Неважно, что не понимали.
А он-то понимал. Он все понимал. Недаром взялся объяснить суть жизни во Вселенной… Ее законы и изменения и вечный расцвет.
Все истинное — во имя живущих. Все, что вопреки им, — лживо. «Энтропия времени. Фактор жизни»… Неоконченная глава… Основная. Но разве ценность работы только в том, что в ней написано? Ведь пишут не одними словами, и не одна бумага пригодна, чтобы писали истины на ней. Слова, даже лучшие, но всего-навсего слова — ничто. Это истина, застывшая в равновесии внутри себя. И только для себя. Объяснять тут нечего… Тут либо сам поймешь, либо…
Стараясь не шуметь, Клевцов отодвинул стул и встал. Еще раз посмотрел на спящих ребятишек, улыбнулся, как всегда, когда чувствовал, что наконец-то, пусть в малости, нашел искомое решение, набросал несколько слов на обороте исписанного листа, задул фитиль и уверенной походкой слепого, знающего свой дом до каждой выбоины на стене, направился к двери.
Утром они все узнают. И когда-нибудь поймут. Потом…
Безумно хотелось есть, кружилась голова.
Он вышел на лестничную площадку и, держась за перила, начал спускаться.
— А где дядя Слава? — спросил второй.
— Ой, глядите, что это такое?! Все трое бросились к столу.
В сиреневом сумраке зимнего утра белоснежный сверток был особенно заметен на фоне темных досок. Рядом со свертком лежала записка.
Двое младших ждали, пока старший по складам разберет, что там написано.
«Это вам, дети, мой подарок. Будьте сыты и здоровы. Живите всегда. Если станет очень холодно, затопите печку этими листками.
Дед Мороз».Мешая друг другу, они нетерпеливо развязали сверток.
— Ух, — сказал наконец третий, — он действительно волшебник!
Разделив хлеб поровну, они с наслаждением съели все до последней крошки.
В комнате словно бы повеяло вдруг теплом…
— А где же дядя Слава?
— Наверное, ходит из дома в дом и поздравляет, — неуверенно проговорил третий.
— Пойдем посмотрим? — предложил самый старший.
Он сидел на нижней ступеньке напротив распахнутой настежь парадной двери. Съежившись и притулившись к ледяной стене, как будто та могла его согреть…
Дети поняли все сразу. Их поразило лишь одно.
Мертвый Дед Мороз сидел, похожий на живого. Наверно, потому, что улыбался. А другие — нет.
И каждый вечер на столе появлялась новая «посылка». Как по волшебству… В один и тот же час.
За день до того, как с города сняли блокаду, дети, вконец измученные холодом, взяли со стола бумагу и протопили старую «буржуйку».
В тот вечер в топке весело гудел огонь…
Алан Кубатиев
ВЕТЕР И СМЕРТЬ
Фантастический рассказ
1
Японцы, родившиеся в такой стране, как наша, неотделимы от японской земли; японская земля и есть Япония, есть сами японцы. Что бы ни случилось, японцы не могут ни на одну пядь отступить со своей японской земли. И в то же время ни на одно мгновение не могут отделиться от императорского дома.
Это потому, что существует верность, свойственная одним японцам.
Генерал АракиОн уже принадлежал богам, а не земле, когда взлетел с секретной базы курсом наперерез авианосцу ВМС США «Коннектикут».
Почему же боги допустили, чтобы его самолет вдруг потерял управление, загорелся и врезался в океан близ острова Хаэда?
