Ярослав Веров - Бозон Хиггса
Песня смолкла. Занавеси крыльев разошлись в стороны, впустив туман. Астроном боялся дышать. Сигнус, думал он. Тот самый, вернее, та самая — женщина-птица. Царевна-Лебедь. Спасительница… Что означает её песня? Что сигнусы разумны? Для птиц они чрезвычайно велики, но для людей?.. Впрочем, размер не имеет значения. Ведь и дети разумны, и карлики… Мысли спутывались, свивались как змеи, в скользкий неприглядный клубок. Невозможно понять, где заканчивается одна и начинается другая. Маячил перед внутренним взором левитирующий монумент на энергостанции. Вращается. Мерно взмахивает крыльями, подгребает хвостами «леонардовский атлет».
Сигнусадеи…
Сигнус.
Деи.
Лебедь.
Бог.
Лебедь Божий.
Песнь вторая
На Беседке Ветров лежал снег. Не везде, правда, а лишь в узких карстовых расселинах. Но, увидев его, Олег понял, до какой степени продрог. Зуб на зуб не попадает. Это всё проклятый туман, сквозь который он почти на ощупь пробирался сюда, ведомый единым Зовом. Казалось, что туман теперь навечно. Откуда он — здесь, на высоте, в разгар лета? Вновь подумалось — вдруг святой прав? Никакой это не дивный новый мир, но один из кругов ада, до странности напоминающий родной Крым. И Зов приводит лишь на следующий — круг вечного тумана и холода. И одиночества. Да, одиночества. Стоп. Хватит. Он тряхнул головой, отгоняя мистические наваждения. Ну, туман. Всё понятно с туманом. Климат изменился, внизу — тропики, влажность повышенная, вот и туман.
На Беседке Ветров Олег не нашёл никого: ни воскрешенного, ни спасателей. Впрочем, не удивительно, Зов вот уже час, наверное, как заткнулся. Опоздал, как пить дать. Чтоб тебя… Самой беседки, разумеется, тоже не было, да и быть не могло — наверняка ухнула вниз — с тысячу эдак лет назад, вместе с изрядным куском обрыва, на котором стояла. Он осторожно подошёл к краю пропасти, заглянул вниз — клубящееся молоко, ничего не разглядеть…
— Олег?!
Он оглянулся.
— Вот ты где, герой чёртов! — Дитмар, круги под глазами, в рыжей бороде иней, но глаза весёлые. — Добрался! А мы уже похоронили тебя, не будь я бароном!
— Тоже молодцы, конечно, — пробормотал Олег, пожимая протянутую руку. — Пять минут подождать не могли? А мне потом от хатулей бегать.
— Я разве не предупредил? — удивился фон Вернер. — Зов отпугивает хищников. Забыл, верно. Ничего с тобой не случилось бы, разве что со скалы б сверзился, ну да на тебя это не похоже… Бережёного Зов бережёт!
Не предупредил он. Врёт ведь, подумалось Олегу, нарочно не сказал. Вояка. Испытывает всё. Ладно, это мы запомним.
Барон фон Вернер был не один. Вслед за ним, из туманного половодья вышли остальные. Все… трое? С пополнением, значит… Странное создание. На ногах лапти. Короткий, чуть выше колен сарафан. Поверх сарафана кольчужная рубашка. Длинные, до колен, волосы цвета свалявшейся соломы заплетены в толстую косу. На тугих щеках румянец, будто свёклой натёртый. А вот меч за спиной в расшитых цветным бисером ножнах — это да. Мощная штука, внушает. Откуда такое чудо-юдо?.. В смысле, из какой эпохи?
— Познакомься с Ефросиньей, — буркнул Дитмар и добавил: — Не везёт нам, опять баба…
Олег назвался. Румяная девица в кольчуге окинула его безразличным взором, чуть больше уделив внимания топорику в руке, и отвернулась. Много чести, значит? Ну и ладно, не очень-то и хотелось…
Подошёл Иоанн, пожал Олегу локоть по древнеримскому обычаю.
— Сохранил, видать, Господь, — сказал он. — Слышали в ночи пересвист адских созданий. Думал — по твою душу. Хотел сегодня панихиду служить.
— Не дождётесь, — откликнулся Олег. Монах вскинул брови, и астроном поспешил добавить: — На всё воля Божья.
— Радуйся! — Таис улыбнулась приветливо, но на расстоянии.
И эта меня не жалует, подумал Олег. А ведь свежа, ни тени усталости. Мужики, вон, видно, что в корень задолбались, а эта как Дюймовочка. И не похоже, что сильно мёрзнет. Даже в Иоаннов плащ не кутается, а так, накинула только, будто одолжение сделала.
— Привал! — скомандовал гауптштурмфюрер. — Перекусим и пойдём назад.
Оказывается, они успели набрать дров — большую охапку корявых сухих веток, — и сложить их в естественном укрытии, образованном выветренной скалой. Немец вытащил из-за пояса плазмоган, и вскоре затрещал костёр. Все потянулись к огню, даже Таис. Фон Вернер развязал мешок, раздал куски оленины. Когда было съедено мясо, Дитмар пустил по кругу пузатую бутыль с водой. И на вид, и на ощупь она была стеклянной, но чтобы её закрыть, немец завязал высокое горлышко узлом. Эластичное стекло, очень мило…
Огонь пожирал сухое дерево стремительно, охапка таяла, а это означало, что вскоре придётся подниматься на гудящие от усталости ноги и плестись по камням вниз, в долину. Благо, что ноги до сих пор не сбиты до кровавых мозолей. Каким-то чудом. Чудом ли? И вообще, не слишком ли много чудес? Допустим, для античной красотки Таис чудеса — часть миропорядка. Для чучела в кольчуге, вероятно, тоже. Для Иоанна… Иоанн, пожалуй, случай особый. Он верит, что очутился в аду. И чудеса вокруг суть сатанинское наваждение. Но ни бравый вояка-гауптштурмфюрер, ни тем более он, кандидат физмат-наук Сахновский, к чудесам непривычны. Особенно к чудесам, не поддающимся рациональному истолкованию.
— Дитмар, — обратился Олег к немцу, — ты видел вторую Луну?
— Разумеется, — ответил тот. — И не раз.
— И что ты об этом думаешь?
— Что я думаю? — переспросил фон Вернер со снисходительной улыбкой. — Я не думаю, Олег, я знаю.
— Так-так, — проговорил астроном. — И что ты знаешь?
— Я знаю, что жизнь на Земле пережила три эпохи. Три периода, когда во время низких лун рождались великаны. Когда же эти луны, одна за другой обрушивались на Землю, на ней появлялись расы бессильных карликов. Во время высоких лун возникли средние расы — обычные люди начала третичной эпохи, наши предки. Так что после многих циклов земной шар представлял собой очень странное зрелище. Его населяли расы, находящиеся в состоянии упадка, и расы, набирающие силу, промежуточные выродившиеся существа и провозвестники грядущих мутаций, вчерашние рабы, карлики безлунных ночей и владыки будущего…
Гладко излагает, подумал Олег, как по писаному. Где-то я это уже слышал, или читал, или мне только кажется?..
— То, что происходит в Небе, — продолжал швабский барон, смежив веки, будто в трансе, — определяет и происходящее на Земле. Так же, как тайна и порядок Вселенной отражаются в мельчайшем зёрнышке песка, так и движение тысячелетий отражается в том кратком промежутке, который мы зовём человеческой жизнью. И мы вынуждены в личной и в общей душе повторять падения и взлёты прошлого, готовить апокалипсисы и восхождения будущего…
