Ярослав Веров - Бозон Хиггса
— Дитмар, — обратился Олег к немцу, — ты видел вторую Луну?
— Разумеется, — ответил тот. — И не раз.
— И что ты об этом думаешь?
— Что я думаю? — переспросил фон Вернер со снисходительной улыбкой. — Я не думаю, Олег, я знаю.
— Так-так, — проговорил астроном. — И что ты знаешь?
— Я знаю, что жизнь на Земле пережила три эпохи. Три периода, когда во время низких лун рождались великаны. Когда же эти луны, одна за другой обрушивались на Землю, на ней появлялись расы бессильных карликов. Во время высоких лун возникли средние расы — обычные люди начала третичной эпохи, наши предки. Так что после многих циклов земной шар представлял собой очень странное зрелище. Его населяли расы, находящиеся в состоянии упадка, и расы, набирающие силу, промежуточные выродившиеся существа и провозвестники грядущих мутаций, вчерашние рабы, карлики безлунных ночей и владыки будущего…
Гладко излагает, подумал Олег, как по писаному. Где-то я это уже слышал, или читал, или мне только кажется?..
— То, что происходит в Небе, — продолжал швабский барон, смежив веки, будто в трансе, — определяет и происходящее на Земле. Так же, как тайна и порядок Вселенной отражаются в мельчайшем зёрнышке песка, так и движение тысячелетий отражается в том кратком промежутке, который мы зовём человеческой жизнью. И мы вынуждены в личной и в общей душе повторять падения и взлёты прошлого, готовить апокалипсисы и восхождения будущего…
Вспомнил! Была такая модная книжонка в начале девяностых, написанная двумя французами. Кажется, называлась она «Рассвет колдунов»… или как-то иначе, не суть…
— Мы знаем, — вдохновенно возглашал нацист, — что вся история Вселенной состоит из борьбы между льдом и пламенем, и что эта могучая борьба отражается здесь, внизу. И в плане человеческом, в умах и сердцах, когда пламя начинает угасать, надвигается лёд. Мы это знаем каждый для себя и для всего человечества в целом — мы стоим перед вечным выбором…
— Теория Горбигера, если не ошибаюсь, — сказал Олег. — Мировой лёд, и всё такое…
Фон Вернер полыхнул уничтожающим взглядом. Хорошо хоть за плазмоган не схватился.
— Не теория, а истина, — проговорил он. — Представителю еврейской лженауки этого не понять.
— Ну-у… допустим. А при чём тут вторая Луна?
— Это не вторая Луна, — усмехнулся гауптштурмфюрер. — Это осколок четвёртой Луны, что вот-вот упадёт на Землю. Каждая луна постепенно разрушается, и её обломки образуют кольцо вокруг земного шара. Если ты видел так называемую «вторую Луну», значит, должен был видеть и другие обломки, более мелкие…
Это он об искусственных спутниках, что ли? Ну да, конечно, ведь он же их никогда не видел… Что ж, при его уровне осведомлённости получается очень логично. Все планеты, включая Луну, состоят изо льда. Луна распадается, и её сверкающие ледяные осколки притягиваются Землёй. Спорить с этим бессмысленно. Бравый вояка-гауптштурмфюрер действительно склонен к рациональному истолкованию здешних чудес, вот только исходит он из ложных предпосылок. Ладно, не будем противоречить. Пока не будем.
Олег посмотрел на остальных. Девицы смотрели в огонь, языки пламени отражались в их равнодушных глазах. Монах беззвучно шевелил губами, видимо, молился.
— Как представитель еврейской лженауки, — сказал Олег, — я хочу лишь добавить, что на дворе у нас пятое тысячелетие. От Рождества Христова.
Все воззрились на него. Даже девицы перестали пялиться в костёр. Таис глянула непонимающе, а Ефросинья при упоминании имени Христа усмехнулась криво как-то. Святой прервал молитву.
— Откуда знаешь? — выдохнул барон фон Вернер.
— От верблюда, — огрызнулся астроном Сахновский. — У лженауки астрономии есть свои методы. Точной даты я вам, разумеется, назвать не могу, но в том, что после моей смерти в две тысячи девятом году прошло не менее двадцати веков, — убеждён.
— С тех пор как я оказался здесь, — тихо сказал Иоанн, — во мне борются два чувства. — С одной стороны, мне хочется узнать про всё, что сталось с миром после моей смерти, что стало с Церковью и верой, а с другой — осознаю всю тщетность, суетность и бессмысленность, и даже греховность знания сего в ЭТОМ месте…
Дитмар вскочил и стал затаптывать костёр.
— Хватит болтовни! — прикрикнул он. — Пора возвращаться.
Ну что ж, подумал Олег, ещё одно очко в мою пользу.
Между тем, пока немец разглагольствовал, Беседка Ветров, наконец, начала оправдывать своё название. Подул сильный северо-западный ветер, и ветер этот в считанные минуты разогнал колдовской туман, и, наконец, появилось солнце, а с ним и тепло. Олег прикинул — где-то четыре часа пополудни. Не так уж плохо.
И тут снова заговорил Зов. И не заговорил даже — взорвался в груди раскалённым ядром. Поневоле пришлось подняться, чтобы не свалиться без сил.
— Направление? — спросил Дитмар.
Олег прислушался к себе. Не здесь, не на Беседке. Гораздо ниже. И западнее. Ялта? Нет, дальше. Мисхор? Алупка? А точнее… Непонятно. Где-то у подножия Ай-Петри или ещё ниже.
— Карту!
Немец держал свою самоделку наготове. Астроном показал:
— Где-то здесь. Точнее пока не скажу.
— Да, — согласился гауптштурмфюрер, — тоже чую, что здесь. Эх, скверно получается, ну да ладно. Зачастили, прямо один за другим…
— Сатана глумлив и не даст нам покою, — негромко заметил Иоанн. — Не зря, пока бесовское наваждение клокочет в нас, исчадия вельзевуловы расступаются пред нами…
— Всё, выступаем! — скомандовал немец.
— Куда? — осведомился Олег.
Фон Вернер указал рукой на запад.
— Лучше спуститься через Гурзуфское Седло, — Олег, напротив, указал на восток, — и вон туда, в район бывшей Краснокаменки.
— Олег верно говорит, — неожиданно поддержал Иоанн. — Мне этот путь ведом, поистине самый лёгкий.
— Нет, — отрезал Дитмар. — Это в обход. Некогда. Зов очень сильный.
Некогда ему, подумал Олег. Ладно, через Никитскую яйлу, так через Никитскую. От Романовской трассы, конечно, остались рожки да ножки, и неизвестно, что на спуске с перевала, ну да ладно.
— Я поведу, — заявил он. — Маршрут знакомый.
Он встал, кинул взгляд на Роман-Кош, казавшийся отсюда пологим травяным холмом, и вернулся к обрыву, где раньше стояла Беседка. Надо бы осмотреться, раз уж развиднелось. Внизу угрюмо чернело заросшее сосняком ущелье Авунды. Саму гору глубоко рассекло продольными трещинами. На месте Гурзуфа не было ничего, кроме буйства ядовито-зелёной растительности. Там, где раньше находился Партенит, зиял глубокий кратер, тоже заросший сплошной «зелёнкой». Похоже, тут что-то неслабо жахнуло. И давно. Лишь Аю-Даг стоял незыблем. И море. Море всё так же играло солнечными бликами, как и столетия назад.
