Леонид Панасенко - С той поры, как ветер слушает нас
Она порвала письмо на мелкие клочки, выбросила их в ведро для мусора.
Затем закурила и как-то разом остыла.
«Дура! Сама во всем и виновата. Ты же прогнала Рафаэля. Наорала на него на косе, запретила встречаться. И все из-за этого… На романтику потянуло железную лошадку, а зачем? Вихрь, смерч, торнадо, силы природы… Зачем, спрашивается, рядовой учительнице силы природы? И так ли у тебя много реальных женихов, чтобы из-за этих „сил“ ими разбрасываться?!»
По-прежнему кружилась голова, хотелось спать. Избранник виноват!
Мария глянула на часы. Уже одиннадцать — как быстро летит время. Вспомнила, что на полдень назначена встреча со Смерчем, и остановилась в раздумье посреди комнаты.
«Какого черта?! — озлилась вдруг сама на себя. — Каникулы кончаются, а ты все в… небесах витаешь… И Рафаэль сбежал… Не поеду! Лучше отосплюсь хорошенько».
Выпила тоник со льдом, разделась. В зеркале отразилось загорелое стройное тело. Мария постояла перед зеркалом, чувствуя, как с каждой секундой проясняется на душе. А что? Она молода и красива. Вот! А остальное — приложится.
С такими мыслями легла в постель. С ними и уснула.
Он повторял это как молитву:
«Дыхание твое — нежный запах дыни и молока.
Песчаные многокилометровые отмели, пушок на щеке персика — вот на что похоже прикосновение к твоей коже, Мария.
… Мария… Мария… Мария… Мария…
Легкие перья облаков — волосы. Нет в мире большего наслаждения, чем перебирать и гладить их.
Руки твои — два теплых течения.
… теплых… теплых… теплых …»
Смерч на свидание опоздал.
Еще с утра он отправился в глубь материка. Там, за горами, была широкая заболоченная дельта реки, вся белая от миллионов божественных лотосов. Смерч не раз бывал в Индии и Китае, где эти цветы считались священными, и тоже полюбил их.
Он нарвал лотосов немного, несколько сотен, причем в разных местах, так как был уверен: цветы у природы первые на очереди, чтоб осознать самое себя, обрести коллективное сознание. Нельзя их рвать как попало, тем более — лотосы…
Он опоздал почти на полтора часа и теперь то ненадолго уходил в глубь моря, то возвращался назад к берегу. Марии на косе не было. Смерч не знал: задерживается ли она или уже приезжала, но, не застав его, рассердилась и уехала.
Пресная вода, которую он принес вместе с лотосами, в жарком чреве воронки быстро испарялась. Нежные цветы останутся без воды и тотчас завянут. Что делать?
Солнце стало клониться к западу.
И тогда Смерч нерешительно двинулся к маленькому домику, который снимала Мария.
Она проснулась, как ей показалось, от мертвой звенящей тишины, от непонятной чужой тоски, которая разлилась вместе с сумерками и в комнате, и в саду. Деревья за окном стояли недвижные, похожие на черных зловещих птиц.
Вдруг затрещали ветки, громыхнула пластмассовая крыша навеса, от резкого толчка вздрогнули створки окна — в комнату со звоном посыпались куски стекла.
Мария испуганно привстала.
— Извини, родная! — Горячий шепот пульсировал, метался по комнате. — Я такой неуклюжий. Как ни стараюсь быть осторожным, обязательно разобью хоть одно стекло.
— Зачем ты ворвался в чужой дом? — сердито спросила Мария. Она встала, накинула халат. — А если бы хозяйка была дома?
— Я не подумал. Ты такая красивая, — задумчиво сказал Смерч. — Твое тело светилось в полумраке, будто оно из янтаря. Я ждал на косе. Тебя все нет и нет… Начал волноваться. Послушай, Мария! Я все время вспоминаю наше путешествие. Ты тогда тоже светилась. Море, звезды… И ты летишь среди звезд… Это было прекрасно. Правда?
— Меня укачало. До сих пор муторно, — сказала Мария, и слова ее были чистейшей правдой.
Она сладко зевнула, потянулась.
— Я принес тебе подарок. Выйди во двор, посмотри.
Мария вышла на веранду и ахнула.
На крыльце, дорожке, ведущей к калитке, под деревьями — всюду лежали охапки незнакомых белых цветов, похожих на лилии.
Цветы ее вовсе не обрадовали. Ахнула Мария потому, что увидела в саду множество поломанных веток, а главное — расщепленный надвое ствол низкорослого старого персика, который рос возле бассейна. В бассейне почему-то не было воды. На дне его валялись вперемешку с песком листья и сорванные вихрем плоды.
Она подняла несколько мокрых больших лотосов, гневно ткнула ими в пространство перед собой:
— Удружил! Мне теперь надо полдня на коленях ползать — собирать этот мусор.
Она отшвырнула цветы. Не скрывая своего раздражения, закричала:
— Что ты натворил в саду?! Ты все здесь поломал. Теперь мне придется платить хозяйке — возмещать убытки. Где я возьму столько денег — ты подумал?!
— Не сердись. Я что-нибудь придумаю, — виновато прошелестел Голос-ветер.
— Что ты придумаешь? — презрительно переспросила Мария. — Что ты вообще можешь? Пугать людей и строить воздушные замки?
Смерч долго молчал.
Мария присела на крыльцо, опустила голову. Все не так, все рушится… Ну и пусть…
— Ты права, Мария, — наконец ответил Смерч. — Но ведь я люблю тебя. Хоть что-нибудь это значит?
Она засмеялась:
— Все это бред! Человек не может жить одним возвышенным и духовным. Мы, люди, состоим прежде всего из плоти. А ты только ветер. Так сказать, в чистом виде. Ты все равно что бог. Ему молятся, но с ним не спят… Пойми наконец. Я обычная земная женщина, и мне нужен муж из плоти и крови. Я хочу рожать ему детей. Хочу иметь свой дом… Пойми: я хочу жить как все люди…
В ней снова заговорила злость, потому что со Смерчем, как ни погляди, были связаны все ее неприятности.
— Оставь ты меня! — грубо сказала Мария. — Чего ты ко мне привязался? Тебе дан весь мир, все доступно… Найди себе другую бабу и не морочь мне голову. Уходи!
Мария вдруг поняла: только что она почти слово в слово повторила то, что говорила во гневе Маленькому Рафаэлю. Там, на косе, когда поймала его на слежке за собой… Поняла — и ужаснулась.
То был Раф, созданный для того, чтобы вить из него веревки. А это Смерч! Прекрасный могучий торнадо, которому ничего не стоит убить ее за эти слова, разметать в пух и прах домик и сад, пустить все по ветру.
Страх тысячами мурашек разбежался по телу, по Мария упрямо подняла голову, откинула ее назад, устремив в сгущающиеся сумерки презрительный и острый взгляд.
В этот миг она более всего была похожа на змею, которая предупреждает угрожающей позой всякого, даже того, кто сам спешит обойти ее десятой дорогой: «Не тронь меня! Уходи!»
«Нет!.. Нельзя!.. Никогда!.. Невозможно!.. Нет… нет… нет!..»
Он втянул в себя воронку и, бешено вращаясь, ввинчивался в холодную бездну неба.
