Наталья Иртенина - Аут
Его пальцы задумчиво ощупывали ее грудь, соски, живот, бедра, волосы на лобке. Как будто у пальцев есть собственный разум и собственные желания. Как будто пальцы насыщались прикосновениями и вбирали в себя память об этой лужайке, на которой им позволили пастись.
Ей было жарко, но она дрожала, как тонкое деревце на ветру. В черных стеклах очков она читала свои желания – никогда не рождаться, не жить, не умирать.
Внезапно безжалостные, равнодушные ко всему, кроме собственных ощущений, пальцы остановились. Он легко, почти нечувствительно оттолкнул ее от себя.
– Забирай свою одежду и уходи.
По пути к дверям она несколько раз роняла то одно, то другое. Он сдержался и не стал подгонять ее окриком.
Женщина вселила в него ледяное бешенство.
Двадцать лет он не прикасался к женскому телу. В нем жила память о той, единственной. Если бы он мог испытывать боль, эта память болела бы. Но он не знал, что такое боль. Он просто ничего не забывал.
Та, единственная, была другой. Ее кожа была прохладной, как тень, заслоняющая жар солнца. Его пальцы могли находить в ее теле тысячу оттенков вкуса и никогда не оставались голодными. Ее плоть щедро питала его своей жизнью, пока могла.
Но сейчас он не получил почти ничего. Пресное тесто способно лишь раздразнить голод.
Он придвинул к себе комп и набрал комбинацию клавиш.
Камила не было долго. Наконец запыхавшийся толстяк встал перед хозяином.
– Ты бежал с другого конца света?
– У нее какой-то странный припадок, хозяин. Упала на пол и лежит, смотрит. Пришлось тащить на кровать.
– Она не нужна мне.
– Что?
– Ты стал плохо слышать? Я не хочу, чтобы она оставалась здесь.
– Вам не понравилось?… – За внешней невозмутимостью толстяка скрывалась страстная натура собирателя сплетен.
– У нее слишком теплая кожа. Найди мне женщину с холодной кожей.
«Как у змеи?» – хотел было спросить Камил, но вовремя захлопнул рот. Пристрастия хозяина не обсуждаются. Тем более что за двадцать прошедших лет никаких иных пристрастий не наблюдалось. Если не считать этой странной затеи с игрушечными одежками для принадлежащего хозяину мира.
– А эту куда?
– Куда хочешь. Ступай. Принеси мне мятного чаю.
Припадок, случившийся с женщиной, похоже, окончательно затуманил ее разум. Она сидела голая на кровати и напевно бормотала непонятные слова.
«Свихнулась, – безучастно констатировал толстяк, стоя над ней. – Но не пропадать же попусту такой славной заднице».
Он расстегнул штаны и, повалив женщину, развернул ее задом к себе. Ему хватило минуты. Застегнувшись, он сказал:
– Вставай. Нам нужно идти.
Она не шелохнулась. Толстяк схватил ее и сдернул с постели. Потом собрал в охапку ее валявшуюся на полу одежду и сунул ей в руки.
– Пошли. Некогда. В машине оденешься. – Он потащил ее за собой. – Ну же, дорогуша, топай, ножками топай.
Перед домом все еще стояла «тарелка». Толстяк не любил лишний раз загонять машину в ангар, предпочитал открытую парковку. Он открыл дверцу и толкнул женщину на сиденье.
– Хорошо села? Знаю, знаю, ты не ответишь. Что ж поделаешь…
Он завел руку за спину и вытащил из-под пояса свою любимую игрушку, которой давно уже не пользовался. Направил ствол на женщину и выстрелил в голову.
– Что ж поделаешь, – повторил он, садясь за управление. – Хозяину ты не нужна. Мне тоже.
Он поднял машину в воздух и направил на север, туда, где землю укрывали густые леса. Начинало темнеть.
Мертвое тело бывшей супруги Божества, сброшенное с высоты, надежно укрылось под пологом елей и сосен.
Эта работа нравилась толстяку. За сегодняшний день он дважды, и впервые за двадцать лет, чувствовал возвращение родной стихии, той самой, полузабытой, о которой вспоминалось как о земле обетованной.
По первой профессии Камил был наемным убийцей.
Глава 4
Этой ночью Стаффи спалось плохо. Очень плохо. Снились кошмары, тело занемело, налилось тяжестью, и в груди образовалось стеснение, словно там внутри вырос еще один ряд ребер и давил на сердце. Снился огонь. Пожары. Много пожаров. Обгоревшие руины, черные, обугленные деревья, мертвый город. И мертвые люди в городе. Они не знают, что они мертвые. Ходят, разговаривают, едят. Смотрят на языки пламени, лижущие воздух, потому что больше им уже нечего лизать – огонь все пожрал.
Несколько раз Стаффи пытался проснуться, но не получалось. Сон, будто плотный мешок, надетый на голову, душил его и тянул в пропасть небытия.
С первым солнечным лучом Стаффи мучительно закричал и, лягнув ногами, проснулся. Голова упиралась во что-то жесткое, и внизу, под ним, была не постель, а тоже – твердое, неудобное, причинявшее телу страдания. Он потянул носом. Пахло гарью, большим пожаром. Значит, сон был правдив. Значит, – Стаффи похолодел – и мертвецы будут в мертвом городе?
Извиваясь, он выполз ногами вперед из непонятной берлоги, в которой спал. Оглянулся. Испугался. Встал. Снова оглянулся. И почувствовал, как сознание покидает его.
Очнулся от острой боли. Пошарил рукой и вытащил железку, впившуюся в бок. Швырнул ее прочь и горько заплакал.
Вокруг было море разнообразных железок, строительного мусора, бытового мусора, дряхлых остовов, бывших некогда мебелью и техникой, тряпья, драной обуви, бутылок, игрушек и тому подобных вещей, отвергнутых цивилизованной жизнью, но вполне пригодных для жизни бездомной. Иначе говоря, Стаффи провел эту ночь на свалке.
Ему выпало жить на помойке. Так распорядился начавшийся сегодня ре ал. Стаффи плакал, поскуливая и трясясь от нервного озноба. Неужели он это заслужил? Неужели это справедливо?
Он размазал последние слезы по лицу и принялся размышлять. То, что ему так больно и неуютно сейчас, доказывает, что его организм не привык к подобным условиям. Значит, раньше он жил в других условиях. Намного более приятных и цивилизованных. Конечно, узнать, в каких именно, невозможно. Уходящий ре ал забирает с собой память о себе. Но память тела не обманешь. Стаффи догадывался, что еще вчера он был образованным, тонко чувствующим, ценящим наслаждение человеком. Сегодня… он стал помойным псом. Ужасная участь.
Стаффи поднялся на ноги и осмотрел себя. Одежда – рваные обноски. Башмаки – один коричневый, другой синий с черным. Карманы. Стаффи внимательно обшарил их и обнаружил лишь карточку бездомного. По ней, это было ему известно, он может получать трехразовое питание в специальных столовых для нищих.
Затем он изучил свое недвижимое имущество. Ночлежка не вызывала ни малейших симпатий. С одной стороны бок какой-то допотопной мебели, с другой – кусок бетонной плиты. Крыша – лист ржавого железа. В изголовье – нечто, потерявшее самоидентификацию.
