Евгений Гуляковский - Тень Земли
В минуты потрясений человеку свойственно искать поддержку у находящихся рядом. Быстров словно забыл все, что отделяло его от Строкова. Сейчас он оказался совершенно беспомощен, безоружен перед ним, и Строков это понял.
– За что он меня так?
– Уехать бы вам надо…
– Как уехать?
– Совсем уехать. Не сможете вы здесь жить.
– А что, здесь выживают только такие, как Хакимов? – И тут же, преодолевая оскорбленное самолюбие, снова повторил свой первый вопрос: – За что он меня все-таки?
– Любит он ее.
– Кого?
– Да что вы слепой, что ли?! Что вы за человек? Как вы можете ничего не видеть? Какое право имеете играть людьми, их чувствами? Нашли с кем пошутить, с этой девочкой! Конечно, что она против вас?
– Ну, я готов признать, что с Саидой было лишнее. Да, собственно говоря, ничего и не было! Подумаешь, посидели вместе, она же не его собственность. Но все равно я готов извиниться перед ним, если нужно.
– «Если нужно»! Разве ему станет легче от ваших извинений? Как он сможет уважать вас? Работать с вами? Начальник станции – не должность. Здесь это звание, если хотите! Его заслужить надо.
– Я этой должности не искал!
– Конечно, не искали! Это я понимаю. В городе спокойней и легче. Вот и уезжайте.
– Я теперь отвечаю за станцию.
– Да ни за что вы еще не отвечаете! Подумаешь, приказ. Ну, выговор объявят, дрянь все это. Зато вернетесь к привычной для себя жизни. А здесь… Боюсь, что здесь вы потеряете веру в себя, наломаете дров, из-за которых выговором не отделаешься. Послушайте меня, старика. Я не из-за себя это вам говорю, я все равно уеду, а на ваше место пришлют нового человека… Может быть, более подходящего.
Сергей достал сигарету, размял ее между пальцев и испытующе посмотрел на Строкова, словно хотел прочитать на его лице еще какие-то недосказанные слова, за которыми сможет уловить хоть намек на то, что вся горькая правда, только что высказанная ему в лицо, имеет у Строкова свою, личную причину. Но такой причины или хоть намека на нее он, очевидно, не нашел. Отошел к окну, закурил сигарету и долго смотрел на ближнюю вершину, словно бы стоявшую во дворе станции, ставшую его принадлежностью, вещью.
– А знаете, я ведь не смогу вот так уехать. Так, как вы предлагаете. Что я буду про себя думать, после такого отъезда?
Строков отложил карандаш, снял и протер очки, как всегда делал в трудную минуту, для того чтобы выиграть время, собраться с мыслями. В нем гвоздем сидела одна главная мысль, которой не понимал и не знал Быстров. Как быть? Что делать дальше?… Он так надеялся на нового начальника. Ему нужен был сильный, уверенный человек, способный помочь, а не этот мальчишка, не понимающий иногда самого простого, самого очевидного.
Без очков лицо Строкова казалось беспомощным и каким-то отрешенным. Он взял карандаш, перечеркнул линию, проведенную Хакимовым на графике, и медленно сказал:
– Вам будет трудно.
Быстров не ответил. Что тут отвечать? Это он понял чуть ли не в первый день приезда. Маленький мирок станции сильно отличался от всего, с чем он сталкивался раньше. Люди какие-то особые попались? Да нет, обыкновенные люди. Но их словно тайна какая связывала, нечто, недоступное ему.
Может быть, высота или эта домашняя вершина во дворе делала их не похожими на остальных? Или это небо, лежащее на самых крышах и полыхающее по ночам огромными неправдоподобными звездами? Может быть, все вместе: эта тишина, огромность и прекрасность синего мира под ногами, каким его видят только птицы, – накладывали на них какой-то незримый отпечаток?
«Поживем – увидим, – подумал он. – Пока что я остаюсь».
Но и это решение ничего не изменило. Не уменьшило ощущения затерянности в чужом для него мире, среди чужих людей. И тогда впервые со дня приезда он вспомнил человека, с которым так легко расстался. Единственного близкого ему человека…
В лабораторию, в которой Наташа работала младшим научным сотрудником, назначили нового заведующего.
Он решительно разделался с кроликами, приспособляемость которых к местному климату они исследовали два года, и всем назначил новые темы.
Шеф носился по комнатам и сверкал металлическими зубами. Он переворачивал клетки с мышами, сам выкидывал из кладовки залежавшийся хлам и расставлял на освободившемся месте непонятные агрегаты с раздвигавшимися дверцами.
«Перспектива – это главное!» Вскоре этот лозунг осточертел всей лаборатории. И все уже знали, что эра кроликов кончилась, сошла на нет, что теперь они будут заниматься психологией млекопитающих с выходом на космос. Вечером второго дня после начала новой эры Наташа не удержалась и спросила у шефа, что это значит.
Шеф с минуту изучающе разглядывал ее.
– Странно, – наконец изрек он. – Как младший научный сотрудник, вы должны бы знать, что современная биология тесно связана с космосом. Наступление ведется в двух направлениях, так сказать, макро и микро. С одной стороны, изучение строения клетки на молекулярном уровне, с другой стороны – активное вторжение в психологию высших животных.
– А зачем нам в нее вторгаться?
– В кого? – не понял шеф.
– В психологию?
– Человек обязан знать мир, в котором живет. Понимаете, обязан. Психология этих существ часть нашего мира. Даже пчела… Кстати, вы слышали об опытах профессора Лоренса? Нет? Так вот пчела способна отличать квадрат от круга. Красный цвет от синего. Что же касается высших животных… Но об этом в другой раз. Сейчас займитесь установкой автопоилки.
В эрудиции ему не откажешь, в находчивости, пожалуй, тоже. Вскоре она разобралась, что за всеми его красивыми фразами нет ничего, кроме обычного стремления поскорей написать докторскую. А для них это означало ежедневную бесперспективную, несмотря на лозунг, работу. Серией однообразных и довольно элементарных опытов шеф хотел доказать, что высшие животные способны к простейшим логическим заключениям. К выбору кратчайшего пути, например. Кому и зачем нужны его доказательства, оставалось для Наташи неясным. Животным? Но они прекрасно обходились без придуманной для них психологии вот уже сотни лет. Людям? Но люди общались с животными тоже не одну сотню лет и давно знали, что те руководствуются в своем поведении не одними инстинктами. Раньше наука этого не признавала, теперь признает, а в сущности ничего не изменилось.
Готовя материал для очередного доклада шефа, она переворачивала целые горы научных журналов, бесчисленные труды различных институтов, ведомственные журналы: «Лесоводство», «Звероводство», «Охота», «Природа» – и находила десятки других источников, для потока информации усвоить и использовать которую в практической жизни или хотя бы для удовлетворения собственной любознательности не мог ни один нормальный человек. Получалось, что вся эта пишущая и печатающая махина работала сама на себя. Процент отдачи по сравнению с затраченными ресурсами, средствами, временем сотен специалистов был ничтожен. Целые отрасли различных наук, порой, по-настоящему паразитировали на двух-трех действительно важных и нужных направлениях.
