Михаил Савеличев - Черный Ферзь
— Забавное зрелище, хи-хи, — раздалось в темноте. — Поучительное зрелище, можно сказать. Преисполненное самым… хм… отъявленным символизмом! — голосок походил на гноище обволакивающей липкостью, как будто каждое слово превращалось в мерзкий плевок.
Сворден поднял очки на лоб, тяжело втянул воздух — по капле, отмеренными глоточками наполняя легкие гнилью испарений. Дыхательный аппарат пришел в негодность. Стылая слизь обволакивала все тело, насквозь пропитав одежду. Несмотря на жуткий холод, двигаться не хотелось даже для того, чтобы согреться. Наоборот, хотелось навечно замереть, только бы не испытывать неизъяснимо гадкого ощущения взаимного касания кожи и гноища.
Нелепо изломанная человеческая фигура темнела на выступающей из слизи трубе.
— Кто ты? — медленно выдохнул Сворден, с усилием задавливая рвотные позывы. Виски стиснуло стальным обручем.
Фигура шевельнулась. Совсем не так, как человек. Имелась в ее даже столь ничтожном движении изрядная примесь чего-то чужеродного, почти потустороннего.
— Зови меня Парсифаль, хи-хи, — сказал человек.
— Мерзко выглядишь, Парсифаль, — признался Сворден.
— Да. Септические условия. Подтверждаю как бывший медик.
Внезапно Сворден осознал, что Парсифаль говорит на незнакомом ему языке, очень похожем на тот, что он слышал в затертом льдами дасбуте. И Сворден не только его понимает, но и сам свободно извлекает откуда-то эти лающие, шершавые фразы.
— Что ты здесь делаешь, Парсифаль? Тебе нужна помощь?
— И каково оно — впервые погрузиться в ту гниль, которую из тебя так заботливо выкачали этой, как ее… ах, да, — Высокой Теорией Прививания? — участливо спросил Парсифаль, пропустив вопрос Свордена мимо ушей.
Стальной обруч сжимался все сильнее. Сворден схватился скрюченными пальцами за виски и застонал.
— Вы когда-нибудь замечали сколь противоречива наша позиция? — продолжил Парсифаль. — С одной стороны — Высокая Теория Прививания, культура самых великих человеческих отношений, дружбы, участия, любви, а с другой — легкость, с какой мы окунаемся в чужие страдания, извращения, где озверевшие люди, окормленные до кровавой рвоты человечиной, творят собственную историю? Откуда в нас подобное высокомерие? От непереносимых мук сострадания или от тайного желания в полной мере познать гнилые стороны человечности?
Вытянутый на поверхность дасбут безжалостно резали гигантскими пилами. Они вгрызались в искореженную обшивку, все глубже проникая в хаос палуб, отсеков, кубриков. Все ближе их вой, громыханье выдираемых кранами бронированных плит защиты, под которыми пыталась затаиться покрытая струпьями душа.
Хотелось проломить себе череп, впиться пальцами в мозг и вырвать невыносимую боль неимоверного страдания.
— Муки совести переносимы, — сказал Парсифаль. — А знаете в чем заключается счастье?
— Что есть счастье? — Сворден заскрипел зубами. Он уже с трудом понимал Парсифаля. Смысл некоторых слов ускользал — чудесная способность понимать и говорить на чужом языке давала сбои.
— О, да вы опытный крючкотвор! Что есть счастье? Что есть истина? Что есть, если кроме как человечины есть нечего? — Парсифаль зашелся смехом.
Сворден понял — сейчас он упадет. Тело все больше кренилось, как окончательно потерявшая равновесие башня, вокруг продолжал раскручиваться гигантский маховик, трюм поглотила мгла, и лишь фигура Парсифаля обретала жуткую четкость и гниющую плоть.
Кожа свисала струпьями, в почерневших разрезах, разрывах кишели черви, на пальцах не осталось ни клочка мяса — лишь голые размозженные кости. На голове зияла чудовищная рана от неряшливо снятого скальпа. Один глаз вытек, второй повис на тонкой ниточке сосудов полусдутым шариком, и из него сочилась слизь. Губы отрезаны, и лицо приобрело пробирающую до костей ухмылку.
— Могу поспорить на что угодно, но ОН, — Парсифаль сделал ударение, как будто Сворден знал о ком идет речь, — он сказал: «Боюсь, его не просто убили». И скорбно помолчал! Пару мгновений, не больше, — вполне достаточно для близкого друга.
Сворден с трудом заставил себя оторвать пальцы от висков и ухватиться за трубу, на которой восседал Парсифаль. Голова должна взорваться, понял Сворден. Вот сейчас сработает заряд, и кровавый фонтан окатит кошмарную тварь. С ног до головы. С головы до ног. Эти пакостные останки, склонные к философии… А что есть философия?
— Так вот, товарищ, — Парсифаль ткнул костяшкой в грудь Свордена, — величайшее счастье — умереть без мучений. Заснуть и не проснуться. Упасть и не подняться. Закрыть глаза и не открыть их. Вот так, — он щелкнул фалангами. — Как свет.
Парсифаль подвинулся еще ближе к Свордену, который вдруг понял, почему эти гниющие останки перемещаются так странно. Они находились повсюду. В каждой точке заполняемого гноищем трюма — миллионы теней давно исчезнувшего тела. Стоило на чем угодно сосредоточить взгляд, как пустота пучилась все тем же болтливым и злым гнильем, послушно выдавливая ловкими пальцами скульптура из слизистой мглы скальпированный череп, истерзанное тело, обглоданные пальцы. То, что именовало себя Парсифалем, паразитировало на внимании, выпадая на нем как роса.
— В человеке чересчур много жизни, — заявили останки, копаясь фалангами в отверстых ранах и выковыривая оттуда червей и многоножек. — Надо пробить в человеке огроменную дыру, чтобы жизнь быстрее схлынула. Это особое искусство! Искусство не уступающее лекарскому. Вас этому, увы, не учат. Мимикрия, социальная адаптация, интриганство, скрадывание. А вот здесь, — Парсифаль стиснул длинную многоножку зубами, — здесь упущение.
Сворден сделал еще шаг. Только бы эта тварь продолжала сосать его мозги и дальше. Урча от удовольствия и разглагольствуя. Где же она таится в спутанных кишках агонизирующего дасбута?
— Я представляю что он рассказал, хи-хи, — Парсифаль кашлянул, и черная жижа выплеснулась изо рта. — Как наяву вижу эту феерию! Ночь. По бетонному полю мечутся лучи прожектора. Автоматные очереди режут темноту. Вокруг передвижной платформы со странным яйцеобразным сооружением стоит плотная цепь солдат. И наш герой, затянутый в черный комбинезон, с телом друга через плечо пытается прорваться сквозь ураганный огонь! — Парсифаль подцепил висящее глазное яблоко и приставил его к глазнице, словно пытаясь разглядеть подробнее нарисованную им картину. — Лицо героя искажает сумасшедшая гримаса. Он движется невероятно быстро, а иногда вообще исчезает с тем, чтобы возникнуть в совсем неожиданном месте… Но все напрасно! Мертвое тело мешает ему. Тогда он принимает нелегкое решение — бросает труп под пули, а сам совершает невероятный прыжок, одним махом покрывая расстояние до платформы. Скупые слезы катятся по его щекам… Ну? Каково?
