Юрий Нестеренко - Приговор
бросить взгляд в открытую дверь и, очевидно, не увидев там ничего
подозрительного. Перелив воду, я понес ведро в дом. Эвелина последовала
за мной.
Мы оказались на кухне с печкой у противоположной входу стены,
громоздким столом без скатерти и тяжелой лавкой вдоль стола. Справа от
печи была дверь в следующее помещение, а между ней и входом в полу
чернела квадратная дыра открытого люка в подпол. Судя по доносившимся
звукам, старуха возилась где-то внизу; в темноте подземелья мерцал
огонек лучины.
— Так куда все-таки делись твои соседи, бабуся? — громко спросил я,
ставя ведро на пол.
— Молодежь от такой жизни в город подалась, — донеслось в ответ
подтверждение моей первоначальной гипотезы, — а таким старикам, как я,
деваться некуда…
Неожиданно Эвьет своей беззвучной походкой юркнула мимо люка и, не
успел я опомниться, взялась за ручку двери, уводившей вглубь дома. Я не
решился протестующе окликнуть ее, дабы не привлекать внимание старухи;
дверь открылась, не скрипнув, и девочка скрылась внутри. Оставалось лишь
продолжать громкий разговор.
— Чем же вы тут кормитесь? Я вижу, у вас и поля непаханы…
— Ох, добрый господин, на чем пахать-то? Лошадей почитай всех
забрали эти охальники, для нужд армии, говорят… первые-то еще половину
оставили, вот мол вам, не плачьте, не всех забираем, а как вторые
пришли, подавай, говорят, лошадей… а мы говорим, так ведь забрали уже
у нас… а они: кто забрал? а! так вы изменников конями снабжаете, а
законную власть не хотите?! Староста наш протестовать пытался, так его
на воротах повесили… а на ослах не больно-то вспашешь…
— Так чем же вы питаетесь?
— Да вот чем бог пошлет…
— А овес тогда откуда? — моя подозрительность вновь возросла.
— Овес-то? А это из старых припасов осталось еще…
Нет, не сходится. Если старуха живет впроголодь — а по ее облику и
впрямь было похоже на то — с какой стати ей продавать последние остатки
овса? Она его лучше сама съест. Или рассчитывает получить за него уж
очень выгодную цену и купить потом гораздо больше еды? Тоже нелепо:
обычно сельские цены ниже городских, а если цена гостя не устроит, ясно
же, что он поедет в город, который отсюда уже не так далеко. Если вообще
не отберет желаемое силой, как это делали здесь другие люди с мечами. Да
и вообще, хранят ли овес в подполе? Как горожанин, я имел на сей счет
смутное представление. Вроде бы зерно засыпают в амбары на
поверхности… И что, интересно, за еду сюда "посылает бог"? Реки или
озера рядом нет, так что не рыбу. Лесные грибы да ягоды? Так до леса
отсюда пешком далеко, старому человеку особенно…
Я решительно обнажил меч и быстро пошел следом за Эвьет. Мне совсем
не нравилось, что она ходит по этому подозрительному дому одна, и даже
без своего арбалета. Правда, пройти столь же беззвучно мне не удалось,
под сапогом скрипнула половица, ну да черт с ней. Если здесь прячется
кто-то еще — пусть знают, что я иду и им непоздоровится.
Я прошел через дверь справа от печки и оказался в коридоре, который
после залитой светом кухни казался совсем темным. И был, кстати, слишком
узким, чтобы успешно орудовать в нем мечом. Едва я это осознал, как
навстречу мне метнулась безмолвная белесая фигура.
Но уже в следующий миг я понял, что это Эвьет. И, судя по выражению
ее лица, мои подозрения были не напрасными.
— Взгляни на это, Дольф, — прошептала она, указывая на дверь
комнаты, из которой выскочила.
Я бросил взгляд через плечо, проверяя, не подкрадывается ли кто
сзади, и вошел в комнату. Окно здесь было занавешено, к тому же солнце в
этот час светило с другой стороны дома — но все-таки света было
достаточно, чтобы разглядеть нехитрое крестьянское убранство: грубо
сколоченную кровать, пару табуретов, прялку, сундук в углу, накрытый
сложенным стеганым одеялом, детскую колыбельку на полукруглых полозьях
на полу рядом с кроватью…
И то, что лежало на кровати. Под остатками разорванного в клочья
одеяла белели кости скелета. Светлые волосы, заплетенные в две косы,
обрамляли оскаленный череп, уставивший глазницы в потолок. По позе не
было похоже, чтобы покойница оказывала активное сопротивление, но с
версией о мирной кончине плохо вязались бурые пятна давно засохшей крови
на постели, склеившиеся от крови волосы, отсутствующая кисть левой руки
и раздербаненные кости правой. Несколько небольших костей валялись на
полу в разных местах комнаты, но они явно были не от этого скелета.
Я подскочил к окну, отдергивая плотную занавеску. В воздухе
заклубилась пыль. Свет озарил кровать и колыбельку. В колыбели лежало
то, что осталось от младенца — маленький череп и ребра с куском
позвоночника и одной из тазовых костей. Судя по всему, ребенка буквально
разорвали на куски.
И я понял, почему кости обеих жертв такие белые. Они не обнажились
в ходе естественного разложения. Они были тщательно обглоданы.
В этот миг во дворе предостерегающе заржал Верный. И что-то глухо
хлопнуло на кухне.
Я рывком сдернул с плеча арбалет и колчан, уже на бегу отдавая все
это Эвьет, и с мечом в руке выскочил в коридор, а затем — на кухню. Как
раз вовремя, чтобы увидеть прибытие истинных хозяев села.
Они больше не лаяли — теперь они шли в атаку молча. Один за другим
они влетали в открытую калитку, словно разноцветные ядра, выстреливаемые
неведомой катапультой, и мчались к крыльцу. Некоторые особо нетерпеливые
и вовсе перемахивали прямо через плетень. Рыжие, пегие, черные
деревенские псы. Тощие, грязные, в лишаях, с репьями, запутавшимися в
свалявшейся шерсти. Но большие, как на подбор. Уши прижаты, пасти
оскалены, глаза горят неутолимой злобой. Не просто голодные животные,
нет. Не благородные волки, о которых рассказывала Эвьет. Гораздо худшая
категория существ — рабы, лишившиеся своих хозяев. И явившиеся мстить за
ненавистную свободу оставившей их господской расе.
Я сразу же понял, что добежать до двери наружу и захлопнуть ее я не
успею. Я сумел лишь захлопнуть дверь, ведущую из коридора в кухню, и
навалиться на нее всем телом, шаря рукой по косяку в тщетных поисках
задвижки. За мгновение до этого я успел заметить, как Верный, на
которого ощерилась часть своры, поднялся на дыбы, а затем обрушил на
