Бернар Вербер - Третье человечество
– Да, это так.
– Может быть, есть шанс спасти отца?
Патологоанатом медленно снял очки и принялся протирать стекла уголком носового платка:
– Я сожалею, господин Уэллс, но все это относится к области научной фантастики. Законы физики незыблемы. При нулевой температуре вода замерзает, разрывая ядра клеток. И вернуть к жизни человека, пробывшего в низкотемпературной камере больше нескольких минут, невозможно. Что же касается вашего отца, то он находится во льду как минимум двенадцать часов.
Давид присмотрелся к отцу, который во всех отношениях выглядел совершенно живым. Нетронутая кожа, раскрытый рот, идеально красные губы, выпученные глаза и руки – вытянутые вперед, словно чтобы защититься от надвигающейся на него страшной опасности.
– То, что вы видите, похоже на живого человека, но на самом деле это бездушный предмет. Как статуя. Если бы у вас была подходящая морозильная установка, вы могли бы даже установить это в виде украшения в гостиной… – Он осекся, смешавшись от нелепости своего предположения, затем кашлянул в руку и продолжил: – Э-э-э… словом, если бы это было разрешено. Ну так что, я его размораживаю?
Приняв молчание за согласие, доктор Видаль подал помощникам знак, те взмахнули горелками и бросились в атаку на лед. В сиянии пламени в прозрачном кубе образовалась впадина. Побежала вода, на полу растеклись лужи, помещение заволокло голубоватым паром. Приблизившись собственно к телу, помощники вооружились фенами, регулировать температуру и напор которых было намного легче.
Вскоре из ледяного плена была освобождена бледно-розовая, будто фарфоровая, кисть.
Затем рука.
Потом плечо.
Наконец, шея и лицо.
– Чарли! – зарыдала Мандарина. – О, мой Чарли!
Когда торс был полностью избавлен от ледяной оболочки, тело стало крениться вперед.
Мандарина бросилась, чтобы его подхватить, но Видаль удержал ее, и его помощники извлекли ученого из глыбы.
Они положили тело на каталку, придав ему позу, подобающую покойнику. Затем деликатно раздели и сложили его одежду в металлический ящик. Кожа на обнаженной груди ученого была молочно-белой, покрытой пигментными пятнами и седыми волосками.
– Вы можете опознать тело? – спросил доктор Видаль Мандарину Уэллс.
Та вновь пробормотала: «Мой Чарли!», и это было принято за утвердительный ответ.
– Подпишите здесь, пожалуйста.
Один из помощников переложил содержимое металлического ящика в большой пластиковый пакет, протянул его Давиду и сказал:
– Молодой человек, полагаю, теперь это принадлежит вам.
Давид не сводил глаз с обнаженного тела отца, понимая, что больше никогда не увидит, как он двигается и разговаривает. Он машинально взял пакет с одеждой. Мать тихо плакала, а доктор стоял с видом напускного сочувствия.
– Я очень сожалею, – счел нужным добавить он, – но такие несчастья иногда случаются. Это может произойти когда угодно, как угодно, где угодно и с кем угодно. И тут ничего не поделаешь. Никто не виноват. Просто не повезло. Я уверен, что он не страдал.
25Мне было больно. Очень больно.
Это случилось 4,4 миллиарда лет назад.
200 миллионов лет покоя, а потом из глубин Вселенной явилась беда.
Это был огромный астероид, намного больше тех, которые падали на меня до этого.
Намного позже, когда о нем узнали астронавты, они назвали его Тейей.
Тейя была размером с Марс, то есть всего вдвое меньше меня. Ее диаметр составлял 6000 километров.
Тейя неслась ко мне со скоростью 40 000 километров в час.
Столкновение было неизбежным.
Ударив по касательной, Тейя ободрала мне кожу, сорвав еще неокрепшие защитные слои и вклинившись так глубоко, что в космическую пустоту брызнула оранжевая магма. Оказавшись в поле моего тяготения, астероид сделал круг по моей суше.
Мне казалось, будто с меня живьем сняли скальп.
Примерно то же происходит, когда люди чистят яблоко.
Если бы у меня был рот, я бы закричала.
Но мне было нечем выразить эту боль, и меня все равно никто бы не услышал.
Но эта первая рана включила мое сознание.
Тейя не только содрала с меня кожу, но и пробудила разум.
В тот момент, думая, что умираю, я вдруг осознала, что… живу.
26Резко зазвенел звонок.
Усталая рука, вырванная из блаженной летаргии сна, подняла трубку и приблизила ее к уху:
– Алло?
– Господин Пеллегрен? Томас Пеллегрен?
– Он самый. Вы что, с ума сошли беспокоить меня в такой час?
– Господин Пеллегрен, у меня для вас есть две новости – хорошая и плохая.
– Кто вы?
– Начнем с хорошей. Вы стали отцом…
Дыхание человека, слушавшего эти слова, участилось.
– Не волнуйтесь, господин Пеллегрен, ребенок чувствует себя хорошо. Он пребывает в прекрасной форме.
– А плохая?
– Ребенок весит 58 килограммов.
– Что?!
– Этот ребенок – я.
Надолго повисла тишина.
– Понимаю ваше удивление. Если есть желание, то я здесь рядом, могу тотчас же к вам зайти.
27Давид Уэллс знал, что мать вернется не скоро – она собиралась остаться в морге, чтобы поплакать и помолиться рядом с телом.
Он поднялся по лестнице и вошел в свою комнату. Положил на кровать пакет, сел и внимательно осмотрелся вокруг.
Прямо напротив над письменным столом висел монументальный плакат с репродукцией картины Жака Луи Давида, изображавшей Наполеона, совершавшего переход через Альпы. Страсть Давида к Бонапарту родилась давно. Увидев его в учебнике истории, он сразу сказал себе: «Это человек, указующий мне путь». Тогда он еще не знал, что и сам будет небольшого роста.
И только когда эта проблема для него стала насущной, Давиду пришло в голову, что Наполеон воплощал собой реванш низкорослых над высокими. Потом он прочитал множество книг о великом императоре. Стал собирать гравюры и с помощью оловянных солдатиков воспроизвел битву при Аустерлице. Макет этого сражения, запечатлевший самый решающий момент, и сейчас стоял на комоде. И всем своим лилипутам он дал имена наполеоновских офицеров: Бертье, Мюрат, Даву, Ней, Массена. Свою карликовую крольчиху он назвал Жозефиной.
Взгляд Давида снова упал на пакет с вещами отца. Ему вспомнилось, как тот когда-то сказал: «Человечество будущего создают грезы настоящего. Обо всем хорошем, что с нами произошло, когда-то обязательно мечтал кто-то из наших предков. А все хорошее, что произойдет с нашими потомками, воображает кто-нибудь из живущих ныне. Может быть, даже ты».
