Кристофер Сташеф - Скорость побега. Чародей поневоле
Солнце на миг померкло. Род выругался и посмотрел на небо:
— Опять эта треклятая птица! Вот ведь привязалась! Неужто она не понимает, что мы слишком велики для того, чтобы она могла нами перекусить?
Он снял с седла арбалет и принялся заряжать его.
— Не надо, хозяин, — протянул к Роду руку Большой Том. — Вы уж четыре стрелы на эту птицу попусту истратили.
— Понимаешь, терпеть не могу, когда меня преследуют всякие летучие твари, Том, и между прочим, они — не всегда те, кем кажутся, — заметил Род. Том непонимающе нахмурился, заслышав это загадочное объяснение. Род прижал арбалет к плечу. — И потом… последние четыре дня я раз в день стреляю в эту надоедливую птаху, так что это уже, можно сказать, в привычку вошло…
Тетива загудела, стрела взлетела ввысь, но птица опередила ее. Стрела миновала то место, где только что была цель, взлетела вверх еще на пятьдесят футов, то бишь — достигла амплитуды полета, и стала падать. Птица, парившая на пятьдесят футов выше этой точки, спокойно наблюдала за падением стрелы.
Большой Том глубокомысленно приподнял бровь, скривил губы:
— Не попасть в нее вам, хозяин. Эта мерзавка кое-что смыслит в арбалетах.
— А ведь похоже на то, — буркнул Род и забросил арбалет за плечо. — Что же это за страна такая, где под каждым деревом по эльфу, а ястребы в небе за тобой шпионят?
— А это и не ястреб вовсе, хозяин, — возразил Том. — Это скопа.
Род недоверчиво покачал головой.
— Она за нами уж четвертый день как увязалась. Неужели птица, охотящаяся за рыбой, станет так далеко от воды улетать?
— Кто знает? Это вы у нее спросите, хозяин.
— Между прочим, я бы не так сильно удивился, если бы она мне на этот вопрос ответила, — задумчиво проговорил Род. — Ну да ладно. Похоже, вреда от нее никакого. Сейчас у нас и поважнее дела имеются. Мы сюда забрались для того, чтобы в замок попасть. Ты ведь петь умеешь, Большой Том?
Том закашлялся:
— Петь, хозяин?
— Ну да, петь. Ну или на волынке играть. Или еще что-нибудь в таком духе?
Том прикусил губу и нахмурился:
— Ну, я того… Могу, конечно, на дудке пастушьей подудеть, да только полумертвые сказали бы, что это на музыку смахивает. А что вы такое задумали, хозяин?
— Да так… — Род распустил шнурки на горловине седельного мешка и вынул из него небольшую арфу. — Теперь мы с тобой будем менестрели, Том. Будем надеяться на то, что обитатели замка до смерти соскучились по музыке. — Он извлек из мешка альтовую блок-флейту и подал ее Тому. — Думаю, эта штука не сильно отличается от пастушьей свирели. Попробуй, а вдруг получится?
— Да вроде и вправду похоже на свирель, хозяин. Только…
— О, не волнуйся, нас впустят. В такой глуши, вдали от столицы, народ наверняка просто изголодался по последним вестям и новым песням, а у менестрелей всегда в запасе и то и другое. «Эддистонский маяк» знаешь?
— Не слыхал ни разу, хозяин.
— Плоховато. В приморских городках эта песенка всегда «на ура» идет. Ну да ладно. Я тебя по пути выучу.
И они тронулись в путь, распевая во всю глотку и пользуясь при этом таким обилием случайных диезов и бемолей, какое и не снилось ни одной тональности или ладо-тоническому ряду. Скопа дико вскрикнула и спешно улетела прочь.
— Привезли вести с севера? — взволнованно спросил дозорный.
Род, памятуя о том, что средневековые менестрели были теми, кого в его время было принято называть журналистами-репортерами, ответил утвердительно.
И вот теперь они стояли перед вельможами в количестве двадцати восьми человек, вкупе с их женами и слугами. Возраст аудитории колебался в пределах от шестнадцати — семнадцати лет (к этой категории относились хорошенькие горничные) до девяноста (эту возрастную группу составлял граф Валлендери). Глаза у всех собравшихся, независимо от возраста, взволнованно, голодно сверкали, а Роду положительно нечего было им сообщить.
«Ну да ладно, — решил он. — Сымпровизирую по ходу дела». Будем к нему справедливы: он был не первым репортером в истории, принявшим такое смелое решение.
Старый сухощавый герцог Логир восседал на массивном дубовом стуле посреди толпы. Рода он, похоже, не признал. А вот Дюрер узнал его с первого взгляда. Он стоял, сгорбившись, слева от Логира, и метал в Рода гневные взгляды. Однако советник скорее всего понимал, что обличение Рода ему ничего хорошего не даст. Логир, хоть и повздорил с племянницей, но по-прежнему любил ее и потому только восславил бы Рода за спасение жизни королевы.
Логир задал Роду вопрос от имени всех присутствующих, а Род, помня о том, что герцогом в желании узнать последние новости о Доме Кловиса движут мотивы самого что ни на есть личного свойства, отвечал, что пока на севере все спокойно. То есть о Доме Кловиса сплетничают, что-то там такое происходит вроде бы, но все это слухи, только слухи — пока.
А потом они с Томом грянули развеселую аранжировку «Эддистонского маяка». Пару мгновений слушатели хранили изумленное молчание. А потом заулыбались и стали хлопать в такт.
Воодушевившись такой реакцией, Большой Том ускорил темп и прибавил громкости. Род, с трудом поспевая за ним, пристально разглядывал аудиторию.
Старик герцог всеми силами старался придать своему лицу неодобрительное выражение, но это ему удавалось не слишком хорошо. Высокий молодой человек, почти ровесник Рода, стоял справа от герцога. Он усмехался, и глаза его блестели. Судя по усмешке, этот желчный малый был чем-то весьма недоволен и питал нескрываемую жалость к собственной персоне. «Старшенький, — догадался Род, — неисчерпаемый кладезь всяческих слабостей. Подлинная находка для Дюрера».
Различить среди слушателей лордов — вассалов Логира, труда не составляло. Все они были богато одеты, а рядом с ними — еще более богато разодетые горбуны — советники, свора Дюрера.
Род почему-то был непоколебимо уверен в том, что любое предложение Дюрера способно получить горячую поддержку всех южных лордов и только один Логир может выразить сомнения.
Но при всем том одного голоса Логира хватило бы, чтобы перекрыть голоса всех вассалов, вместе взятых. Род не забыл о том, как Логир благородно пообещал Катарине: «Пока я жив, ни один волос не упадет с твоей головы…»
«Пока я жив…»
Представление имело поистине оглушительный успех. Роду удалось удержаться на романтическом уровне и не скатиться до политического. При этом он балансировал на тонкой грани между эротикой и порнографией. Слушателям это было по душе. Кроме того, как понял Род, в Грамерае такой болезнью, как абсолютный слух, никто не страдал — наоборот, похоже, тут всем медведь на ухо наступил. И еще от него не укрылось, что с него и Большого Тома девушки-служанки просто-таки глаз не сводят. Подобный успех Роду был не слишком понятен, но он решил, что самолюбию Тома от этого никакого вреда не будет.
