Евгений Войскунский - Экипаж «Меконга»
Опрятин собрал нужные бумаги. Вот только общей тетради в клеенчатой обложке не видно. Бенедиктов вел в ней свои записи. Должно быть, оставил тетрадь в институтской лаборатории.
Затем Опрятин спустился вниз, чтобы забрать портативную установку.
Бенедиктов спал, развалившись в парусиновом кресле. Опять забрался в рабочую клетку. Нечего сказать, уютное местечко… Ну конечно, уже впрыснул себе снадобье. Опрятин отбросил ногой коробочку с ампулами, валявшуюся на полу. Хмуро посмотрел на Бенедиктова. Отекшее лицо, спутанные волосы, тяжелое, хриплое дыханье… Полутруп, в сущности…
Опрятин взял черный чемоданчик с портативной установкой. И вдруг услышал легкий шелест и потрескивание. Он взглянул на пульт управления и выругался сквозь зубы: генератор Ван-де-Граафа был включен. Бесконечная шелковая лента, шелестя, бежала со шкива на шкив и несла наверх, в шаровые наконечники, поток статических зарядов. А шары и без того были сильно заряжены…
Маньяк! Опять он, видимо, пытался наладить установку за счет повышения напряженности поля.
Перестроенное вещество не должно было проваливаться вниз: гравитационное поле земли отталкивало его. Так было вначале. Но в последние недели установка словно взбесилась: бетонный пол клетки глотал все, что ни кинь…
Бенедиктова в последнее время будто магнитом тянуло к этой клетке. Возился там часами, переставлял трубки, переключал проводку. Завел даже скверную привычку — отдыхать в клетке. Сколько раз он, Опрятин, убеждал его не залезать туда: долго ли при его рассеянности забыть выключить установку?
Вот и сейчас: проделал очередной опыт, установку, верно, выключил, а вот про генератор Ван-де-Граафа забыл…
Опрятин шагнул к пульту, чтобы выключить генератор, — и замер на месте. Где-то наверху раздался негромкий треск. Из шахты колонн генератора со свистящим звуком скатился ослепительно белый шар величиной с футбольный мяч.
Шаровая молния!
Опрятин оторопело уставился на ее светящуюся, как бы растресканную поверхность. Раскаленный сгусток энергии, разбрызгивая искры, двинулся прямо к его ногам. Дохнуло жаром. Опрятин попятился к лестнице, ведущей в люк. Крышка люка открыта, молния с током воздуха может устремиться туда. А если она взорвется?..
Огненный шар колыхнулся, плавно взмыл кверху, чуть ли не к лицу Опрятина… Поплыл вдоль пульта управления…
Опрятин нащупал рукой за спиной скобу лестницы. Повернулся и стремительно полез наверх. Но не успел он выскочить из люка, как вспыхнул мгновенный слепящий свет, раздалось короткое шипение и резкий металлический щелчок. Спину Опрятина опалило жаром…
Он заставил себя оглянуться. Шаровой молнии не было — она распалась без взрыва.
Клетка была пуста. Только торчала верхняя перекладина кресла…
Ужас охватил Опрятина. Он закрыл глаза. Неистово стучало сердце.
Он вышел из лаборатории и минуты две стоял перед дверью, чтобы справиться со своим лицом и руками. Когда руки перестали дрожать, он запер и опечатал дверь…
…Бесконечное шарканье ног. Пестрая оживленная летняя толпа.
Что же делать? Как объяснить исчезновение Бенедиктова? Сказать всю правду? Не поверят. Шаровая молния бывает только во время грозы. А грозы не было. Еще никому не удавалось получить шаровую молнию искусственно… Никому… А тут… Кто поверит, что молния возникла из саморазряда генератора Ван-де-Граафа?
Опрятин вздрогнул, вспомнив яркую вспышку и металлический щелчок. Молния, проплывая мимо пульта, замкнула магнитный пускатель установки…
Несчастный случай при опыте? Но тогда начнется расследование, обнаружат установку, не имеющую отношения к конденсации облаков… Возникнет вопрос: где тело Бенедиктова?.. Нет, только не это!
А если так: Бенедиктов остался на острове завершить опыты, пошел купаться и утонул. Труп унесло в море… Но Бугров прекрасно знает, что Бенедиктов терпеть не мог купаться. Поговорить с Бугровым?.. Этот подонок последнее время волком смотрит. Он, видите ли, решил покончить со своим прошлым, а его заставили вскрыть музейную витрину…
Сказать всю правду… В конце концов, он, Опрятин, ни в чем не виноват. Он уже пришел к крупному научному открытию. Не его вина, что Бенедиктов пал жертвой собственной рассеянности. Да, сказать всю правду. Будь что будет…
Вдруг он услышал встревоженные голоса. Поднял взгляд. Южный горизонт был охвачен дрожащим заревом. Далеко в море что-то полыхало.
Поток гуляющих устремился к морю. Опрятин тоже встал и подошел к балюстраде приморской аллеи.
Пожар на морской буровой? Загорелся танкер? Выброс газа? Такие вещи не раз случались на Каспии. У большинства гулявших по бульвару были родные или друзья на танкерах, на морских промыслах. Тревожное настроение охватило город.
Опрятин выбрался из толпы и поехал домой. Всю ночь он не сомкнул глаз. Ходил из угла в угол, валился в кресло, снова вскакивал…
Рано утром зазвонил телефон. Опрятин услышал в трубке взволнованный голос директора института.
Мощный выброс грифона на острове Ипатия. Остров Ипатия больше не существует…
Несколько мгновений Опрятин оторопело молчал. Провел ладонью по воспаленным глазам.
— Это ужасно, — сказал он наконец в трубку. — Там остался Бенедиктов…
Ипатий больше не существует!
Опрятин принял душ, тщательно побрился, тщательно оделся. Неторопливо пошел в институт — как всегда, подтянутый и аккуратный.
А через четыре дня в бухту вошла грязная рыбачья шхуна. На сигнальном посту охраны рейда безуспешно пытались прочесть в бинокль ее название или номер. К шхуне, вошедшей без оповещения, побежал юркий катерок. Старшина подозрительно оглядел полуголых, дочерна загорелых людей на борту шхуны и прокричал в мегафон:
— Застопорить мотор!
Шхуна была отбуксирована к таможенному причалу. Портовики изумленно смотрели, как с нее сошли на берег четверо странных людей: долговязый рыжебородый парень в трусах и выцветшей косынке, с ремешками фотоаппарата и бинокля крест-накрест; круглолицый чернявый юноша в синих плавках, со спиннингом в одной руке, патефоном — в другой, с автоматом на шее; белокурая молодая женщина в рваном и кое-как сколотом булавками красном сарафане и большеглазая смуглая брюнетка, которая, несмотря на жаркий день, куталась в зеленое одеяло с двумя желтыми полосами. Все были обожжены солнцем и босы. Только на девушке, задрапированной в одеяло, имелась обувь: босоножка на одной ноге и мужская туфля — на другой. Шествие замыкал здоровенный бульдог с полосатой, как у тигра, желтой шкурой. Он был немедленно и яростно облаян лохматой портовой собачонкой, которая раз в пятьдесят уступала ему в объеме, но не удостоил ее даже мимолетного взгляда.
