Евгений Войскунский - Экипаж «Меконга»
Рослому иранцу пришлось перевязать разбитую голову. Он пришел в себя, когда Рита накладывала ему повязку. Встал, шатаясь, и, бормоча проклятия, поплелся туда, куда Валерка указал ему автоматом, — в трюм.
— Да, там еще один, в кубрике! — вспомнила Рита.
Черноволосый «страж» спал младенческим сном. Его растолкали, он сел, блаженно улыбаясь и тараща глаза.
— Фармаз-ага? — пробормотал он и огляделся.
— Начальство ищет! — Валерка засмеялся и выпалил азербайджанскую детскую «дразнилку»: — Фармаз-ага гетты бага, гуш тутмага, тут емэга![62]
Теперь вся команда шхуны была в трюме, и трюм был прочно задраен. Юра облегченно вздохнул и обвел взглядом друзей.
— Ну вы, черти босоногие, — сказал он, улыбаясь, — дайте поглядеть на вас… Здорово напугались?
Валя подошла к нему, провела пальцем по его бородке.
— Фу! — сказала она, сморщив нос. — Ты прямо благоухаешь рыбой.
— А вы молодцы, девчонки. Считайте, что я вас поцеловал.
— Это Ритка молодец, — заметила Валя, обняв подругу. — Отчаянная такая… Если б не она…
— Рекс — вот кто молодец, — улыбнулась Рита.
— Все вы молодцы, — заявил Юра. — А мне дайте как следует по шее. Каюсь, это я во всем виноват. — И он нагнул голову, вытянув шею. — Ну-ну, давайте, все по очереди. Я очень прошу.
И все, смеясь, легонько стукнули его по шее.
— А это за то, что ты нас спас, — сказала Рита и вдруг поцеловала Юру.
— А меня? — сказал Валерка и покраснел от собственной дерзости.
Рита засмеялась и поцеловала его тоже, чуть дернув за ухо. Валерка просиял.
— А знаете, что самое смешное? — сказал он возбужденно. — Я совсем не умею обращаться с этой штукой. — Он протянул автомат. — Как из него стреляют?
Юра взял автомат, повертел в руках:
— Английская машинка. А стреляет, наверное, так.
Он высоко поднял автомат и выпустил длинную очередь в воздух.
— Салют! — сказал он и отбросил автомат в сторону. — А теперь пойдем домой. Стоять по местам!
Через полчаса шхуна, кренясь под свежим ветром, побежала на север.
10. Снова появляется бестелесный
— Вы не понимаете, — сказал он, — кто я и что я такое. Я покажу вам. Как бог свят, я покажу вам!
Г. Уэллс, «Человек-невидимка»В наш век подсчитано все, даже скорость распространения слухов. Знаменитый популяризатор Я.И.Перельман приводит такой расчет: новость, известная одному человеку, через два с половиной часа будет известна пятидесяти тысячам при условии, что каждый узнавший новость расскажет о ней только троим.
Пожалуй, с еще большей скоростью в городе распространился слух о появлении на улице человека-призрака…
— Полноте! — говорили одни. — В наш век среди бела дня призрак разгуливает по городу? Ну, знаете…
— Невероятно, но факт! — говорили другие. — Человек в обычной одежде, не в какой-нибудь там белой простыне, прошел сквозь мчащийся автобус. Люди видели своими глазами!
Особенно много пересудов шло о странной гибели человека-призрака. Правда, многие утверждали, что он вовсе не погиб. Говорили, что он…
Впрочем, расскажем все по порядку.
Опрятин сидел на Приморском бульваре. Мимо сплошным потоком шли гуляющие: в жаркие летние вечера весь город устремлялся к морю.
Из тира доносились сухие щелчки пневматических ружей. Из музыкальной раковины плыли могучие звуки Первого концерта Чайковского. Охрипший голос, усиленный динамиком, извещал, что морская прогулка — лучший вид отдыха. То ли реклама действовала, то ли погода, но у катерного причала стоял длинный хвост желающих прокатиться по бухте.
На скамейках — ни одного свободного места. Слева от Опрятина ели мороженое и смеялись. Справа — грызли семечки и смеялись. «Весело им! — с неприязнью подумал Опрятин. — Сидят и гогочут!»
Вообще он выбрал не слишком удачное место. Рядом кучка парней обступила пружинный силомер. Они по очереди пытались соединить тугие рукоятки, не сводя выпученных глаз с пестрого циферблата со стрелкой. Стрелка указывала силу в неизвестных единицах.
Звонил звонок, радостно мигали лампочки силомера, парни вышучивали и подстрекали друг друга.
Николай Илларионович никак не мог собраться с мыслями. Такого с ним никогда еще не бывало, и это злило его.
Всего два часа назад он возвратился с острова. Сойдя с моторки на причал, он сразу взял такси и поехал домой. Здесь была его крепость. За ее надежными стенами он отдыхал от дневных дел и забот, от глупцов и завистников, каковыми считал он большую часть рода человеческого.
Но сегодня одиночество не принесло ему обычного спокойствия. Он был потрясен случившимся…
Холодный душ не помог справиться с сумятицей мыслей. Вдруг Опрятин обнаружил, что под левым глазом неприятно бьется жилка. Он внимательно посмотрел на себя в зеркало. Прижал пальцем жилку; она продолжала пульсировать.
Он постоял перед шкафчиками с фарфором. Повертел в руках маленького Будду китайской работы — гордость своей коллекции.
Нет, невозможно одному…
Он поставил Будду на место и, стараясь не смотреть на диван, вышел в переднюю.
На диване еще совсем недавно спал Бенедиктов.
Надо куда-то идти. Опрятин надел соломенную шляпу и пошел на бульвар.
Шарканье ног по аллеям, обрывки разговоров, музыка, всплески смеха. Звонки силомера. Кажется, Бугров имел какое-то отношение к уличным силомерам.
Подозревает ли что-нибудь эта горилла?
Нет. Конечно, нет. Не в первый раз Бенедиктов остается один в островной лаборатории.
Как же это случилось?
…Когда Бенедиктов спустился вниз, он, Опрятин, некоторое время просматривал наверху графики последних опытов. Он был взбешен разговором. Жалкий наркоман! Отдать другим все, что достигнуто с таким трудом! Ну нет, милейший, не выйдет. Придется вам прежде всего расстаться с институтом. Директора он, Опрятин, сумеет убедить. Формулировка? Ну, это просто: непригодность. Директор еще тогда, когда по настоянию Опрятина зачислял Бенедиктова в штат, высказывал сомнение в необходимости приглашать специалиста-биофизика для разработки ограниченной задачи — сохранения рыбы в условиях ионизации. Задача, решена, надобность в специалисте отпала. Очень просто. Затем — обезоружить Бенедиктова. Забрать все бумаги, дневники. Забрать нож. В сущности, нож уже не нужен — есть «зараженные» куски металла, есть портативная установка…
Опрятин собрал нужные бумаги. Вот только общей тетради в клеенчатой обложке не видно. Бенедиктов вел в ней свои записи. Должно быть, оставил тетрадь в институтской лаборатории.
