Светлана Ягупова - Феникс
Я тайком наблюдала за ней. Мне казалось, что она слегка растеряна от обилия людей, музыки. И все-таки праздник отражался в ее глазах не сумрачной тенью, а, если можно так сказать, грустным весельем. Она искренне любовалась одноклассниками, и лицо ее пылало так, как если бы она тоже танцевала с этими разнаряженными девочками и мальчиками. Неожиданно к Айке подошел парень лет двадцати, из гостей, и пригласил на танец. Я уловила, как напряглось ее лицо, дрогнули губы и на шее выступили розовые пятна. К парню подбежал одноклассник Айки, схватил его за руку и оттащил в сторону. Однако поздно — вечер был испорчен.
Айка собиралась поступать на исторический факультет и сожалела, что нет футурологического: она мечтала научиться видеть сквозь годы. Но узнав, что в Интернополе разработана новая методика лечения последствий «БД», мы пока думали только об этом.
Через несколько дней лечащий врач Айки, пожилая, вечно сонная женщина с голубиными глазами, сообщила, что пришел ответ на запрос о родителях девочки.
Я смутилась. "По-моему, — сказала я, — такой ответ давно получен".
— Нам нужно было кое-что уточнить, и вот что выяснилось.
Врач с каким-то нездоровым интересом взглянула на меня, отчего стало не по себе.
— Я нарушаю юридическую тайну, но хочу сказать нечто для вас любопытное. Дело в том, что Айка — дочь известного врача по «БД». Так что теперь у нее есть возможность находиться непосредственно под его наблюдением и не где-нибудь, а в центре изучения последствии вируса, в Интернополе.
— Но, может, я не захочу этого, — почему-то возразила я.
— Захотите. Это же дочь самого крупного в этой области специалиста.
И знаешь, чью фамилию я услышала?
Теперь, мой дорогой, ты понял, зачем я так подробно рассказала тебе эту историю?
Часть 2
Смятенья тела и души
Юноша помог им удобней устроиться на высоком, как в старинном кабриолете, сиденье и закрутил педалями.
— Пожалуйста, не так быстро, — попросила Ирма.
Подобная просьба была ему не внове: он часто показывал город тем, кто не в состоянии пройтись по нему собственными ногами.
— Как рикша, — шепнула Айка на ухо матери. — А может, и впрямь из Индии?
— Возможно.
На душе у Ирмы было скверно. Долго ли Айке быть в санатории? Встреча с Буковым не принесла утешения, наоборот, только растравила забытое. Хотя то, что дочь будет лечиться под присмотром отца, чуть успокаивало. Ирма так и не поняла, о какой тетради говорил Буков, откуда узнал об их приезде, о том, что Айка — его дочь?
Похоже, город нравился девочке — вон как хлопает ресницами и крутит головой. Об Интернополе Айка знала до сих пор лишь по газетам, радио и телепередачам. Его построили за фантастически короткий срок — пять лет! четырнадцать интернациональных бригад. Международный Фронт Врачей сражался здесь с жестоким недугом, объединив людей разных наций, и это придавало городу особый смысл. Каждая улица имела свое лицо и название: Итальянская, Австралийская, Польская, Индийская, Японская… Журналисты, описывая Интернополь, обычно поражались, как при таком смешении национальных стилей удалось избежать эклектики. Легкие строения из розового актунита, летом охлаждающего здания от южного солнца, а зимой утепляющего их, перемежались домами из местного ракушечника. Отдельные районы Интернополя в миниатюре повторяли кварталы разных уголков мира, но в целом город представлял слаженный ансамбль, гармонично, естественно соединяющий разнообразие архитектурных форм.
Был соблазн построить огромный полис-дом с эскалаторными коммуникациями, искусственным климатом ярусных улиц. Но потом спохватились, вспомнив о таких врачах, как солнце, море и воздух.
Город был разделен на три зоны: лечебную, жилую и культурно-производственную. Лечебная зона раскинулась вдоль побережья корпусами научно-исследовательских институтов, санаториев, пансионатов. В жилой зоне в основном располагался персонал Международного Фронта Врачей. В культурно- производственной находились реабилитационный и электронновычислительный центры, где спинальные больные не только лечились, но и в меру сил занимались спортом, работали. В этой же зоне располагалась юношеская обсерватория и редакция газеты на эсперанто "Урбо де Суно" ("Город Солнца").
Окружная автотрасса очищала город от машин. Велоколяски, бесшумные авиатакси и на некоторых участках движущиеся тротуары составляли основной транспорт. И всюду обилие зелени: клумбы с розами и тюльпанами, каштановые и софоровые аллеи, кактусовые островки и газоны с диковинными растениями, привезенными издалека. Здания не выше четырнадцати этажей искусно перемежались с невысокими строениями, стилизованными под древние архитектурные памятники. Город был многоязычным, пестрым в одежде, ярким от солнца, и если бы не присутствие на его улицах инвалидных колясок, мог бы сойти за образец Города Дружбы. Миниатюрные аккуратные площади, живописные здания с лепкой, каменной резьбой и мозаичной инкрустацией радовали глаз своей нестандартностью. Айка узнавала восточный стиль эпохи Великих Моголов, западную готику, античность, древнерусскую сказочность. Разные времена и пространства удивительно соединились и переплелись. И все-таки побеждал дух всеобщей современности. Он проявлялся и в модерновых лечебных зданиях, похожих на легкие белые корабли, несущие свой груз надежды, и в вечернем освещении города, когда на улицах зажигались наземные, высотой в метр, фонари, а на домах для ориентации светились люминесцентные указатели.
С ночным городом Айка встретилась позже, а в тот день он сверкал в блеске солнца и зелени и как-то сразу вошел в нее, пробудив мечты о лучшем.
Улицы не были многолюдны, велотакси двигалось умеренно, и можно было хорошо рассмотреть все, что попадало в поле зрения. А глаз цеплялся за многое. На незапруженных в этот жаркий полдень тротуарах каждый был на виду. Вот прошла группка стройных индианок в светлых сари, и таксист игриво помахал им рукой. Площадь пересек парень в широкополой шляпе и потертых джинсах — ковбой, да и только, но, скорее всего, из местных модников. Сопровождая спинальников на колясках, прошагали двое медиков- японцев в голубых костюмах и кремовых пилотках с алыми крестами.
На площади Науки стоял памятник Альберту Швейцеру. Врач, музыкант, философ и миссионер, прищурив глаза, смотрел в сторону морского простора, ветер раздувал его бронзовый плащ, а солнце высвечивало на постаменте бессмертные слова: "Страдание враждебно бытию. Страдание — спутник несовершенной морали, порождение несовершенной организации общества".
