Морье Дю - Голодная Гора
Двери обогатительной фабрики были широко распахнуты, и там никто не работал. Из котельной высунулся один из кочегаров, держа в зубах свою трубку. Самая большая толпа собралась вокруг самой шахты, где как раз поднималась на поверхность смена шахтеров, которых тут же окружили собравшиеся наверху.
- Ну, как насчет прибавки в три шиллинга? - закричал кто-то, и в ответ раздался оглушительный рев толпы.
- В чем дело? Что случилось? - спросил Хэл, обратившись к группе людей, столпившихся возле двери в контору.
- Работы остановлены, - ответили ему. - Вон, смотрите, на дверях объявление. Нас всех собираются рассчитать... Мы ничего не можем понять. В чем дело, мистер Бродрик? Ведь там, внизу, еще сколько угодно этого добра.
Хэл ничего не ответил и прошел в контору. Мистер Гриффитс стоял посреди комнаты. Он не раздевался, был в пальто и в шляпе. Его окружала небольшая группа квалифицированных рабочих, которые засыпали его вопросами. Старик осунулся и побледнел.
- Бесполезно спрашивать меня, - говорил он. - Я ничего не могу поделать. Я получил распоряжение, так же как и все остальные. Сегодня я получаю свое жалованье в последний раз. Я ни в чем не виноват, и вообще никто не виноват. Распоряжение пришло через контору в Слейне, это они мне его передали. Те машины, что у нас работают, купила одна фирма в Слейне, я думаю, что их продадут на слом. Повторяю вам, я ничего не знаю.
- А что будет с рудой, которая осталась в забоях? - спросил один из шахтеров. - Там, где мы работали. Ее там навалом, что, она так и будет лежать без толку?
- Так и будет, - ответил управляющий. - Компания больше не платит ни за какую работу. Так мне сказали в Слейне. Все рабочие до одного получат расчет по сегодняшний день. Если фирма, купившая машины, захочет использовать кого-нибудь из вас для того, чтобы их демонтировать, она, разумеется, это сделает. Согласно приказу, который я получил, у меня больше нет никакой власти. Повторяю вам, тут никто не виноват.
Он удалился во внутренние помещения. Хэл пошел за ним следом и нашел его у стола. Старик разбирал разные бумаги и документы с видом безнадежной покорности.
- Что я могу сделать? - сказал он Хэлу. - Для меня это явилось почти таким же шоком, как и для всех остальных. Правда, я кое-что отложил, моя жена - бережливая хозяйка, и у нас есть небольшое именьице на Севере, где мы можем поселиться на покое. Но я никак не ожидал, что это будет так внезапно. Вы только посмотрите, сколько здесь работы - книги и документы за семьдесят пять лет, и все это нужно проверить и разобрать, ведь кое-что сгорело, что-то передали в Слейн. Но вот шахтеры, конечно, пострадают, мистер Бродрик, вместе с женами и детишками. Они-то ведь ничего не отложили на черный день. А в последнее время, с тех пор как получили прибавку, тем более стали свободнее тратить деньги. Если бы их хоть кто-нибудь предупредил заранее, они бы знали, что их ожидает, а так им придется очень туго.
Следующие несколько часов были особенно тяжелы: Хэл сидел в конторе с Гриффитсом и выдавал рабочим получку. Никогда еще их шаги не звучали так гулко, так зловеще, и буквально каждый из них, подходя к столу за деньгами, задавал одни и те же вопросы: "Почему это случилось? Почему они закрывают шахты, ведь руды в забоях ничуть не меньше, чем раньше?". Некоторые из них были растеряны, другие агрессивны и угрюмы, кое-кто держался угрожающе.
- Нас обманули, - заявил один, - заманили уговорами остаться, и мы потеряли возможность попытать счастья в других местах. У меня сын в Южной Африке, два месяца тому назад он звал меня к себе, там у них такие же шахты, да я отказался. А теперь слишком поздно. Что я буду делать? Сидеть здесь и голодать?
- Мне очень жаль, - устало повторял управляющий в сотый уже раз. - Я ничего не могу поделать. Виноваты цены на олово.
Тяжелые шаги, сердитые усталые лица мужчин и женщин - они все шли и шли, один за другим, через дверь конторы.
- Хозяева, небось, не останутся в накладе, - заметил один шахтер. Получили свое, а теперь уходят себе на покой. А расплачиваться за все приходится нам.
- Верно говоришь, - поддержал товарища Джим Донован, стоявший сзади, и посмотрел на Хэла, который выдавал ему деньги. - Вот вам мистер Бродрик, сын прежнего владельца, ему-то не придется снимать с себя последнюю рубашку, правда ведь, мистер Бродрик? Вы, конечно, просто уедете отсюда и будете жить по ту сторону воды, если придет охота.
Он протопал мимо, мрачный и недовольный. Его лицо, обычно дерзкое и всеселое, прорезали глубокие морщины гнева и разочарования.
Они никак не могли понять, получив свои деньги, что это конец, что больше ничего не будет. Они продолжали стоять вокруг шахты, возле обогатительной, возле котельной, бессмысленно глядя на наполовину нагруженные вагонетки и повозки.
- Это же все пропадет, - слышалось в разных местах. - Как неразумно! Здесь есть что-то неправильное. Кто-то совершает ошибку.
Но никакой ошибки не было. Шахты на Голодной Горе прекратили работу. Огни в котельной погасли, и холодные трубы, из которых больше не шел дым, мрачно поднимали к небу свои черные лица. Смолк лязг и грохот механизмов. На руднике воцарилось странное молчание, нарушаемое только беспокойными шагами растерянных людей, которые не хотели расходиться. В конторе все бумаги были уложены в мешки или ящики и увезены. Хэл вот уже пятый день работал до десяти часов вечера, и у него рябило в глазах так, что он почти ничего не видел. Куда бы он ни пошел, куда бы ни поехал, ему непременно встречался кто-нибудь из шахтеров, стоящих без дела на дороге с тем же растерянным и озлобленным выражением, что было у Джима Донована. Женщины, стоя у дверей своих коттеджей, переговаривались между собой резкими голосами. Дети, свободные и возбужденные, бегали, гоняясь друг за другом, в опустевшем сарае, где помещалась обогатительная фабрика, или строили дворцы на кучах шлака, который еще не успели убрать. Никто их не останавливал. Они могли делать, что хотят. Не стало никакого порядка, никто за ними не смотрел. Четыре дня, пять дней, шесть дней, и работа по приведению в порядок книг и документов была почти закончена. Люди начали расходиться, отправлялись, собравшись группами, в деревню, возвращались оттуда пьяными, вваливались в пабы и распевали там песни. Шахта мало-помалу приобретала покинутый вид. Дверь в механический цех была распахнута и раскачивалась на сломанных петлях.
- Всюду царит полное запустение, - говорил Хэл своей жене. - Не хочу больше видеть эту шахту, глаза бы мои на нее не глядели. Почему я, идиот, не уехал пять месяцев тому назад, когда отец ее продал?
Пастор, его жена и Джинни делали все, что было в их силах, чтобы помочь шахтерам и их семьям, тем, кто ничего не отложил на такой вот непредвиденный случай. Тому Калагену приходилось нелегко, потому что самые бедные семьи не ходили в его церковь, они находились в ведении католического священника.
