Яна Завацкая - Холодная зона
— У тебя ведь каникулы, так? — спросил он, — ты уже спланировала время?
Ли покачала головой. Она думала ненадолго съездить в Вологду — родителей не очень хотелось видеть, но надо же навестить Димку с Мариной и племянниками. А потом, может быть, домой, в Кузинскую ШК, тем более, что и Гулька хотела приехать с Сергеем, и другие. Но никаких четких планов пока не было.
— Я через неделю еду на стажировку в Берлин, — произнес Бинх, — у меня немецкий неплохой, но нужна еще одна практика в языковой среде. Не хочешь там каникулы провести?
Ли подумала.
— У меня тоже еще не было немецкой практики — думаю, разрешат!
Она опустила глаза, чтобы Бинх не увидел вспыхнувшей улыбки.
Каникулы курсанты КБР обычно проводили продуманно. Разрешалось съездить повидать родных, конечно. Но основные каникулярные поездки использовались для языковой практики или изучения культур, близких к той, где предстояло работать. Ли в два счета получила направление на трехнедельную языковую практику, и вскоре они уже сидели с Бинхом в четырехместном удобном купе скорого поезда «Швальбе».
В Европе ФТА расположилась причудливым образом. Граница вновь расколола Германию, теперь с севера на юг — Бавария и Баден-Вюртемберг остались капиталистическими, в то время, как все остальные немецкие земли присоединились к СТК. ФТА захватывала Чехию и Словакию и рвало Польшу — северные польские территории с Силезией были освобождены рабочим восстанием. Калининград потерял свое некогда особое положение, поскольку границ меж государствами больше не было. Литва, Латвия и Эстония также были присоединены к СТК, но там и теперь постоянно шла напряженная борьба с националистическими бандами.
Поезд прошел через Познань, уже недалеко от границы ФТА и вскоре незаметно польские вывески станций сменились немецкими — у бывших государственных границ, впрочем, надписи повсюду старались делать двуязычными.
Теперь языковой вопрос старались решать исходя из одного лишь критерия — удобства местного населения.
Ли неплохо знала немецкий, а польский уже почти как родной, поэтому не испытывала никаких неудобств. Бинх же лишь в Германии оживился — польского он не понимал совершенно, даже на том интуитивном уровне, на каком его немного понимает русский человек. Ведь и русский не был для Бинха родным.
Берлин после войны уже неплохо отстроили, да впрочем, он не слишком пострадал в Третью Мировую. Не больше, во всяком случае, чем во Вторую — потому что на сей раз Германия не играла в войне главной роли, хоть и начала ее на стороне НАТО и США.
В Берлине сохранились целыми старые кварталы, метро, автострады, теперь свободные — личный автотранспорт в СТК был редкостью, а в городах вообще не использовался. Над автострадами, снабженным магнитными полосами сплошным потоком летели веселые открытые летние вагончики горпоезда.
Бинх и Ли переночевали в молодежной гостинице в районе Веддинг, в здании из ярких разноцветных квадратов. Им выделили койки в восьмиместной спальне, и местное турбюро даже предусмотрительно поселило в их номер компанию молодых немцев — ведь ленинградцы приехали на языковую практику. Никакого языкового барьера они не почувствовали, и до полуночи играли с новыми знакомыми в «Стратегию» и разговаривали. Немцы — четверо парней, две девушки — прибыли в Берлин из Дуисбурга на выставку робототехники, привезли собственные образцы и с удовольствием демонстрировали их Бинху и Ли. Это были бытовые киберы с гибкими бессуставными манипуляторами, ловкими, как человеческие руки. Ребята утверждали, что вот именно такие киберы, возможно, заменят людей в работе салверов, то есть в уходе за тяжелобольными и инвалидами. Ли и Бинх сомневались в этом. Работу салверов им обоим пришлось когда-то испытать на себе, они оба были в свое время тяжело ранены; сможет ли робот тонко чувствовать, реагировать на боль, на изменение выражения лица пациента, когда моет его или меняет памперсы? Белобрысый долговязый Лукас утверждал, что конечно, сможет. Вопрос только в чувствительности сенсоров, а это — дело техники. Эта проблема наверняка будет решена в ближайшие пару десятилетий.
С утра после завтрака Ли и Бинх отправились осматривать город.
Они прокатились на теплоходике по Шпрее, затем вышли в центр. Центр Берлина был набит разными историческими памятниками — военный мемориал Первого Союза. Бывший Рейхстаг, где теперь располагался исторический музей. Возле Бранденбургских ворот — музей пропаганды, отчасти на открытом воздухе. Здесь можно было увидеть объемные модели — как изменялся центр Берлина по ходу различных перипетий истории. Оказывается, после контрреволюционного «объединения Германии» весь центр был уставлен пропагандистскими памятниками и мемориалами «погибшим на берлинской стене». Ли фыркнула.
— Интересно, зачем они лезли через стену? Представляю, я бы в Польшу ходила прямо на глазах у погранцов. Далеко бы я зашла!
— По-видимому, это были в основном оплаченные пропагандистские акции. Ну или совсем психи, — предположил Бинх, — да их ведь за много лет не то, что реально много накопилось… Все это вполне в пределах статистической флюктуации.
— Все равно не понимаю. Их же выпускали, можно было уехать официально. У нас вон тоже есть желающие переехать в ФТА, и никто их не держит в принципе — но если они попрут через границу без документов, их и свои могут по ходу пристрелить, и чужие.
— Ли, да нет в этом никакой логики. Это пропаганда, не более того.
Они миновали музей обороны ГДР. Здесь хранились обломки знаменитой Берлинской Стены, старинные фотографии солдат-пограничников, охранявших хрупкий мир социализма. Карты и документы планов по военному захвату ГДР, рассекреченные значительно позже. Потом Ли захотелось есть, и они перекусили в небольшом госкафе — деньги на поездку им выдали, но их лучше сэкономить, чтобы потом купить подарки, местные сувениры. В госкафе кормили интернациональной кухней, Бинх взял какой-то рис с рыбой — вроде бы китайский, но он сказал, что и у них готовят похоже. Ли выбрала картошку с селедкой и с удовольствием наблюдала, как Бинх ловко управляется с палочками.
Теперь они шли по западной части города, по бывшему Западном Берлину. В небольшом скверике они набрели на памятник РАФ, один из многочисленных мемориалов, установленных во всей освобожденной части Германии.
Памятник понравился Ли.
В черном длинном камне были высечены наполовину выступающие из него фигуры бойцов — ребят в городских плащах и куртках, сжимающих в руках пистолеты или автоматы. Их позы были напряжены, лица суровы. Некоторые держались за руки. Скульптуры были реалистичными, лица можно узнать; памятник отражал все четыре поколения РАФа, идущие одно за другим, конечно, только наиболее ярких героев каждого поколения. В самом начале под символом РАФА — винтовкой на фоне красной звезды — Ли узнала Ульрику Майнхоф. Лицо женщины показалось ей чуть растерянным и совсем не боевым, глаза расширены, губы сжаты — словно от боли. И пистолет в руке она держала как-то неумело. Рядом с ней лица Эннслин и Баадера выглядели совершенно гранитными, с суровым, непоколебимым выражением.
