Владимир Савченко - Должность во Вселенной
Пока надувались аэростаты, он стоял, опершись об ограду, смотрел вверх. Лицо и предметы вокруг периодами озарял слабый свет накалявшихся и гаснущих в ядре «мерцаний», точек и пятнышек электросварочной сыпи: накал — пауза тьмы, накал — пауза-День — Ночь, День — Ночь. Теперь, когда он знал воочию, множественно и подробно, что внутри этого непродолжительного тусклого накала Вселенского Дня оказывается все, что только есть в мире во всех качествах, количествах и масштабах… то есть просто Все, — этот мелко пульсирующий процесс показался ему издевательским, нестерпимо оскорбительным. Александр Иванович сначала принял его сторону и расхохотался саркастически — своим протяжным «Ха-а! Ха-аа! Ха-а!..» — над всеми прочими, дешево одураченными: ведь только и есть божественного в этом деле, что огромность масштабов, плотность среды и непоборимо мощный напор потоков материи-времени. Сила есть, ума не надо. «А ведь многие в мудрость веруют, о расположении молят всемогущего! А он неспособен даже слепить планету в форме чемодана». Но потом почувствовал задетым и себя.
— Но если ты только и можешь, что суммировать все умное и тонкое в ерунду, в развал, в ничто… то ты и само Ничто. Ничто с большой буквы. Громадное, модное, вечное ничто! Дура толстая, распро… — на вот тебе! — и постучал ладонью у локтя выразительно согнутой правой рукой.
Не Александр Корнев, работник, творец, искатель — пьяненький жлоб в растерзанной одежде сквернословил и куражился перед ликом Вечности.
Блестя в прожекторных лучах, разворачивались электроды, поднимались аэростаты, кабина несла Корнева в раздающуюся во все стороны черноту — туда, где океан материи-действия плескал волнами-струями, а в них кружили водовороты Галактик, вспенивались мерцающим веществом звезды и планеты. Несла в убийственную огромность масштабов, скоростей, сил, в простое бесстыдство изменчивости, в наготу первичности, несла в самую боль, любовь, в отчаяние и проклятие на веки веков. «Возлюбленных все убивают, так повелось в веках… успокойся, смертный, и не требуй правды той, что не нужна тебе… не образумлюсь, виноват! — шептали губы все, что приходило в голову, — …ваш сын прекрасно болен… и достойные отцы их… аренды, аренды хотят эти патриоты!.. Ничего, ничего, молчание!..»
Кабина вышла на предельную высоту к началу очередного Вселенского Шторма. Александр Иванович переключил систему на автоматический поиск… чего-нибудь. Образ цели — размытая планетка землеподобного типа — хранился в памяти персептрон-автомата и сейчас возник на экране дисплея. Сами собой наращивались напряженности верхнего и нижнего полей, убирая пространство и замедляя время; боковое смещение влекло кабину за ближайшей Галактикой. Стремительно брошенным сюда из тьмы диском приблизилась заломленная набекрень сияющая спираль с рыхлым ядром и по-мельничному машущими рукавами; заслонила собой все великолепие Шторма — и заискрилась мириадами бело-голубых мерцающих черточек. Переход на импульсные снования — черточки потускнели, пожелтели, стянулись в точки. Приближение к одной звезде… к другой… к третьей… автомат бегло просматривал-отбраковывал планеты около них. Наконец восьмая попытка удалась.
И повисла над куполом кабины планета — чем-то похожа на Марс, чем-то на Луну, но поскольку в кратерно-округлых морях темнела влага, то, пожалуй, и на Землю. Зашумели в динамиках светозвуки ее жизни-формирования, сопровождаемые метками «кадр-год»… потом «кадр-десятилетие» и «кадр-век». Автомат сам знал, как и что показывать: ближний план — перемена частоты на «кадр-год», отход на крупный — снова «кадр-век». Перевал за максимум выразительности — изменения ускорились, делали облик планеты расплывчатым — автомат участил полевые снования.
Корнев сидел в кресле, смотрел почти равнодушно. Изменения объектов важнее объектов — а когда понимаешь, что к чему, то неважно и это. Не шибко интересно, какие там возникли смышленые жители — комочки активной плесени, деятельного тлена и праха. Ясно одно: все они страстно жаждут счастья. Чтоб им, именно им… ну, пусть еще и близким — было хорошо. Если человек рожден для счастья, то и завросапиэнс тем более. А кремниеорганические электросапиэнсы пластинчатые и вовсе не глупее.
…И все стремятся, и чудится им во всех влечения глубокий смысл, и кажется, если их удовлетворить, то он откроется. А когда утолят, то открывается лишь, что никакого особого смысла не было, надо стремиться и действовать дальше.
…И еще: натура, предельно ограничив их, разумников, возможности действовать и познавать своими законами и плотной связью со средой, не поскупилась, предоставила широчайшие возможности вольно толковать ощущения и действия, домысливать, воображать — заблуждаться.
…И то, что в повседневной нормальной жизни невозможно держать в уме вселенский набор образом, вселенский масштаб событий и причин, показывает, насколько глубоким заблуждением является нормальная жизнь. Мир сумасшедших, которые объявляют сумасшедшими всех, кто с ними не заодно.
…И больше всего жаль тех, для кого жажда счастья первична, априорна: баб, детишек, людей ущербных. И у них там тоже так? И возникают там чувственные вихрики семей, супругов или любовников?
…И, наверно, там тоже есть таланты, даже гении. И живется им, особенно тем, кто кладет свой дар на алтарь служения обществу, хреново. Век укорочен. Потому что бог гонки, бог раскручивания мира на разнос в иррациональном безумии своем не делает различий: талантлив ли ты, прост ли умом и духом — отдай свой импульс в космический процесс. Вынь да положь, а что будет с тобой — неважно. Потому что никакого бога нет, а стихии не знают оптимальности. Талантливость суммируется в космический идиотизм. Психики и интеллекты, вся психическая и интеллектуальная жизнь — хоть тех существ, хоть здешних — просто колебания напора в потоке времени. Гидродинамика с точки зрения клочка пены.
Не был сейчас Александр Иванович заодно ни с теми, кто внизу, ни с теми, что наверху мутят и рыхлят свою планету. А был он над теми и другими, над всем. И понял он наконец, почему его так часто последнее время влекло сюда: не ради общения с Меняющейся Вселенной и дальнейшего понимания ее, нет. Здесь он — как и другие, но, пожалуй, что поболе их! — был на высоте. На высоте своих знаний и возможностей. Здесь он мог куда больше, чем эта раздувающаяся турбулентными штормами стихия: мог поворотом ручек вычеркивать из MB громадные участки пространства, просматривать выборочно или подробно миллиарднолетние события. Разве то, что он обозревает Галактику, не означает, что он больше ее? Точно так же он и вечнее планет, звезд, Галактик, даже Вселенских циклов миропроявления. Черт побери, когда-то он, Корнев, призывал других не забывать, что все это в Шаре поперечником в полкилометра… а сам, оказывается, забыл! За весь мир расписываться не будем, но у этой Вселенной, в НПВ, есть бог. Есть!
