Алла Конова - Осколки тяжести
И вдруг Инг среди них увидел Оону. Она не дрожала. Ни слез, ни мольбы в глазах, только губы крепко сжаты. Она почти спокойно протянула ребенка и даже не всхлипнула, а только смотрела, как уносили ее дитя по белой дороге среди родных фиолетовых зарослей.
Дорога сворачивала налево, туда, где стояла острая скала — вершина смерти. У ее подножья бурлящий водоворот… Там, на мгновенье мелькнув своим тельцем, исчезали те, кому не суждено жить.
Вот четкие силуэты широких одеяний приблизились к повороту.
И тогда Оона дико закричала. Инг бросился ей наперерез, чтобы задержать, остановить… Но она уже далеко бежала по сверкающей утоптанной земле, нелепо размахивая руками. И ее глухой надсадный стон заполнил безмятежную синь воздуха.
А те, впереди, все так же бесстрастно, равномерно шагали. Инг бежал почти рядом с Ооной, бежал, задыхаясь от непривычно резких движений. Но в эти минуты Оона была гораздо сильнее его.
Она вырвала свое дитя из рук палача, но ослабела и протянула его Ингу.
— Беги! Беги быстрее!
Ребенка сразу же отняли. И кто-то ударил Оону чем-то острым по голове. Левый висок был разбит… И текла кровь очень яркой и очень узенькой стрункой. Оона больше не кричала: ни звука, ни стона, только шаталась… И все-таки шла за сыном…
Потом его тело с глухим всплеском упало в темный поток… И Оона рванулась за ним. Никто не помог ей.
Только Инг, уже много времени спустя, вытащил тело женщины на берег. Вся левая половина лица была багрово-синей, наверно от удара. А справа, если смотреть в профиль, те же черты, как бы выточенные из родных матово-белых камней. Глаза остекленели, но широко раскрыты. Волосы скоро высохли и пушистыми кольцами лежали вокруг шеи. И голова, как всегда, запрокинута к небу. И кажется, она вот-вот засмеется тихо и изумленно, засмеется так, как могут смеяться только дети.
БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Земля была внизу. Она дышала. Дышала легким голубым свечением, охватившим планету там, где горело Солнце. На огромной мутной полусфере, которая жила, волновалась, ежесекундно меняясь на глазах, постоянно оставалась одна-единственная линия — раздел между днем и ночью.
Они всегда находились во тьме, и над ними непривычно сверкали немигающие далекие светила. Но расположение звезд прежнее, как на Земле. И Ирина узнавала знакомые созвездия. Только здесь они казались неожиданно четкими и яркими.
А взгляд постоянно тянется туда, где Земля и где всегда день. Темные пятна проплывали над затуманенной поверхностью — это скопление туч. Там идут ливни и гремят грозы. Зеленые массивы лесов, желтые пустыни, ярко-синие моря. Но самым удивительным остается воздух — голубое сияние Земли, ее томление и жизнь.
— Вот уже пять земных суток космоплан висит над Землей в поле проникаемости, — так начал свой рассказ проксимианец.
Ирина слушала плохо. Она вся была там, где родилась, в этом голубом тумане, без которого для нее жизнь немыслима… И он понимал это.
— Я хочу объяснить тебе, почему ты здесь, среди нас.
Ирина сразу же повернулась в его сторону и прикрыла смотровое окно. Земля исчезла.
— Вспомни все, вспомни, что было в твой последний вечер…
Он говорил, говорил без слов. И его мысли становились мыслями Ирины.
Красное Солнце в мареве зноя совсем склонилось к закату. Она стоит перед зеркалом в прозрачно-белом платье. Огненный шар у ее окна…
— Мы ожидали вспышки на Солнце. Вот-вот поток частиц с громадной энергией должен вырваться из недр Солнца. Мы ближе спустились к земле. Нам хотелось проследить, как усиление излучения скажется на атмосфере Земли. Обилие света ослепляло, и мы не заметили тонкой паутины ваших сооружений. Это едва не погубило нас. Раньше мы и не подозревали, что вам известно антивещество. Как вдруг… К корпусу нашего корабля понеслось необычно большое количество непонятных светящихся шариков… Это были сгустки энергии.
А Ирина, опять очень ясно видела, как шар диаметром с чайное блюдце, мутно-голубой, с легкими вспышками искр, плыл над вершинами яблонь.
— Это плазма, вырвавшаяся с датчиков не замеченного нами прибора. Прибор улавливал космические лучи на расстоянии в тысячи километров, концентрировал их…
Ирине помнилась темная терраса, гаснущий шум голосов в вечернем воздухе и долгие разговоры отца с Сергеем.
— Этот пучок антипротонов повредил приемники поля проникаемости. И наш космоплан превратился в сильнейший гравитатор — машину, образующую вокруг себя могучее поле тяготения, гораздо более сильное, чем поле Земли. Мы могли бы саму Землю сдвинуть с орбиты.
Ирина помнила все: как ее отрывает от Земли, как будто буря бушует вокруг.
— Чтобы не случилось этого, мы начали падать и в каких-нибудь пятистах метрах от поверхности обрели управление. Взметнулись вверх и тогда заметили, что захватили с собой что-то белое. Волны тяготения прижали тебя к корпусу нашего корабля.
Он приоткрыл смотровое окно. И опять голубая Земля заполнила все видимое пространство.
— И вот ты с нами… И, кажется, жалеешь?
Ирина как-то странно улыбнулась. Улыбнулась так, как будто она была одна, улыбнулась только своим мыслям, вернее, одной мысли, осознанной в эту минуту.
— Я теперь много могу и… знаю…
Ирина стремилась к обществу Инга. Только в нем она в какой-то мере чувствовала существо, подобное себе. Джой внушал ей страх и ненависть, а Нкой был слишком отрешен от всего окружающего.
Она устала от почти постоянного присутствия проксимианца. Это очень утомительно — все время воспринимать чужие мысли без звуков, без голоса, без мимики лица — одни голые истины.
А Инг, как и все люди, не мог просто думать. Он говорил. И голос его, глуховатый и тихий, казался Ирине приятным. Рассказывал он много и путано. Но Ирина скоро научилась отличать правду от вымысла его больной фантазии. У него было острое видение художника. Иногда, в минуты прояснения, он скупыми, точными словами создавал всю страшную картину опустошенной Оринды. Но чаще всего он путался, перескакивал с одной мысли на другую и называл Ирину Ооной.
Ирине было даже приятно, что он принимает ее за любимую девушку с далекой планеты. И вдруг — страшное откровение… Эта далекая девушка стала потом матерью сына-урода…
Ирина в смятении бежала. И в одиночестве своей комнаты она прочувствовала весь ужас Оринды так, как не смогли бы ей этого внушить ни бредовые рассказы Инга, ни бесстрастные истины проксимианца.
Страшнее всего был голос Инга, без всяких интонаций, без гнева, без боли — это все стало обычным; и глубочайшие котлованы с грудами костей на дне — обычное; и появившиеся заросли траурных цветов — обычное; и смеющаяся девушка, родившая урода — тоже обычное…
