Мэри Расселл - Птица малая
– Бакардинское anejo[14], – благоговейно выдохнул Сандос. Джордж поднял свой бокал, и они выпили за Пуэрто-Рико.
– Итак, – сказала Энн серьезным тоном, с вежливым интересом приподняв изящные брови, – воплощенное приличие, если бы не очевидное намерение приложиться к напитку. – Что представляет из себя целибат?
– Это такая подлянка! – со всей искренностью живо ответил Эмилио, и Энн поперхнулась.
Он вручил ей платок, чтобы вытерла нос, затем, не дожидаясь, пока она придет в себя, встал и, сделав серьезное лицо, обратился к призрачной толпе на собрании Двенадцатого Шага прежних времен:
– Привет. Меня зовут Эмилио, и хотя я не могу этого помнить, мой нереализованный внутренний ребенок является, по-видимому, косвенным сексуальным наркоманом. Поэтому я полагаюсь на воздержание и вверяю себя Высшей Силе… У вас капает.
– Я весьма искусный анатом, – с чопорным достоинством объявила Энн, промокая платком свою блузку, – и могу в точности обрисовать механизм, благодаря которому напиток изливается из носа.
– Не просите ее это доказать, – предупредил Джордж. – Она вполне может это сделать. Вы никогда не думали о программе Двенадцатого Шага для тех, кто слишком много болтает? Ее можно назвать «Еще, еще – и поскорей».
– О боже, – простонала Энн. – Старые – лучшие.
– Шутки или мужья? – невинно спросил Эмилио. И вот так продолжалось весь вечер.
Когда он заявился к ним на ужин в следующий раз, Энн встретила Эмилио у двери, взяла его лицо в ладони и, приподнявшись на носки, впечатала ему в лоб целомудренный поцелуй.
– Первый раз вы были здесь гостем, – сообщила она, глядя в его глаза. – А теперь, мой дорогой, ты член семьи. Получи свое чертово пиво.
После этого Эмилио затевал дальние и приятные прогулки к дому Эдвардсов по крайней мере раз в неделю. Иногда он был единственным гостем. Чаще там были и другие: студенты, друзья, соседи, интересные незнакомцы, которых Энн или Джордж встречали и приводили к себе. Разговоры о политике, религии, бейсболе, войнах в Кении и Средней Азии, а также на любую иную тему, вызывавшую у Энн интерес, велись весело и до хрипоты, а вечеринки заканчивались тем, что свои последние шутки люди выкрикивали, уходя в ночь. Их жилище стало его пещерой – домом, где иезуиту были всегда рады, где он мог расслабиться и забыть о делах, где он мог впитывать энергию, вместо того чтобы ее терять. Это был первый настоящий дом, который когда-либо имел Эмилио Сандос.
Сидя в сумерках на их крытой веранде, устроенной позади дома, и потягивая напитки, он узнал, что Джордж был инженером, чья последняя работа имела отношение к системам жизнеобеспечения для подводной добычи полезных ископаемых, но чья карьера охватывала технологический интервал от деревянных логарифмических линеек до Илиака IV и Фортрана, нейронных вычислительных сетей, фотоники и наномашин. Выйдя на пенсию совсем недавно, Джордж наслаждался первыми неделями свободы, наводя лоск на старый дом, хватаясь за каждую небольшую починку, испытывая гордость за гладко выструганные деревянные рамы, кладку с выпуклыми швами, опрятную мастерскую. Он прочел множество книг, глотая их, точно попкорн. Он расширил сад, выстроил беседку, переделал гараж. Он погрузился в сытое довольство. И отчаянно скучал.
– Ты не бегаешь? – с надеждой спросил он у Сандоса.
– В школе я бегал кросс.
– Осторожнее, милый, он пытается тебя спровоцировать. Подготовка старых пердунов к марафону, – сказала Энн, восхищение в глазах которой опровергало ее сарказм. – Если Джордж продолжит заниматься этой чепухой, нам придется чинить его колени. С другой стороны, если он загнется на бегу, я сделаюсь аппетитной богатой вдовой. Я искренне верю в большую страховку.
Как выяснил Сандос, Энн посещала его курс потому, что много лет применяла медицинскую латынь и заинтересовалась исходным языком. Сначала она хотела стать врачом, но струсила, убоявшись биохимии, и поэтому начала карьеру в качестве биоантрополога. Защитив докторскую степень, Энн стала работать в Кливленде, преподавая общую анатомию в Университете Западного резервного района. Годы работы со студентами-медиками излечили ее от страха перед медицинской программой, поэтому на пятом десятке она вернулась к учебе и освоила экстренную медицину – специальность, для которой требовались терпимость к хаосу и практическое знание всех дисциплин, от нейрохирургии до дерматологии.
– Я люблю насилие, – чопорно заявила Энн, вручая Эмилио носовой платок. – Хотите, объясню, как происходит этот фокус с носом? Анатомия тут и впрямь любопытная. Надгортанник похож на сиденье маленького унитаза, который накрывает гортань…
– Энн! – завопил Джордж. Она показала ему язык.
– Как бы то ни было, экстренная медицина – потрясающая штука. Иной раз в течение часа на тебя сваливается раздавленная грудь, голова с огнестрельной раной и ребенок с сыпью.
– У вас нет детей? – спросил у них Эмилио в один из вечеров, сам удивившись вопросу.
– Не-а. Оказалось, мы не размножаемся в неволе, – сказал Джордж, нисколько не смущенный.
Энн засмеялась.
– О боже, Эмилио. Тебе это понравится. Мы применяли метод естественного цикла много лет! – Она недоверчиво выпучила глаза. – Мы думали, что это работает!
И оба застонали.
Эмилио любил Энн, доверял ей с самого начала. По мере того как проходили недели, а его чувства делались путаней, ему все сильнее хотелось с ней посоветоваться, причем он ощущал уверенность, что это ему поможет. Но открытость никогда не давалась Эмилио легко; осенний семестр уже наполовину завершился, когда однажды вечером, закончив помогать Джорджу прибираться после ужина, он решился наконец предложить Энн прогуляться.
– Ведите себя прилично, – наказал Джордж. – Я хоть и старый, зато умею стрелять.
– Расслабься, Джордж, – откликнулась Энн через плечо. – Наверное, я провалила экзамен, и он позвал меня на воздух, чтобы деликатно об этом сообщить.
Первый квартал или два они дружески болтали – рука Энн на его предплечье, ее серебряная голова почти вровень с его темной. Дважды Эмилио начинал говорить, но останавливался, неспособный найти слова. Улыбнувшись, она вздохнула и сказала:
– Ладно, расскажи мне о ней.
Сандос коротко рассмеялся и провел рукой по волосам.
– Что, это настолько очевидно?
– Нет, – мягко заверила она. – Просто я несколько раз видела тебя в университетском кафе с эффектной молодой женщиной и сложила два и два. Итак, расскажи мне!
Эмилио рассказал о непреклонной целеустремленности Мендес; ее акценте, который он мог безупречно имитировать, но не мог определить; высказывании насчет идальго, совершенно несоизмеримом с его робкой попыткой наладить отношения; враждебности, которую он ощущал, но не мог понять. И наконец, вернувшись к началу, – о почти физическом потрясении от встречи с ней. Не только оценка ее красоты или простая реакция желез, но ощущение… что он уже знает откуда-то Софию.
