Дашук Алена - Трудная пациентка
– Интересно. – Руслана положила снимок на согнутую в колене ногу. – А красненькое? Похоже на контраст в МРТэшных снимках.
– Нагуали. Только… не красные они. Подкрасили для красоты.
Женщина долго рассматривала рисунок. Потом едва слышно протянула:
– Бе-е-едная…
Доктор Бердин уже несколько часов сидел за столом. Снова не спалось. Принесённый вечером Дарьей кофе давно остыл. Истории болезней, выстроенные в голографическом поле аккуратным столбиком, ждали своей очереди. Леонид Сергеевич смотрел на папки. Пока они вытягиваются ровненьким списком файлов, кажутся такими безобидными. Но открой каждую из них, прочти фамилию и начнётся: чьё-то лицо, отчаяние в глазах, шёпот, слёзы, сжатые зубы, лица родных или, что ещё хуже, только расставленные на тумбочках фото… Миллионам можно сопереживать, но рыдаешь всегда над одним – это Леонид Сергеевич хорошо знал.
В тот день Арина дулась. Она не могла простить, что муж так и не оформил себе карту на выезд.
– Осталось немного, – уговаривал он, виновато чмокая жену в висок. – Эвакуация клиники – дело почти решённое. Прилечу месяцев через восемь… Может быть, через годик.
Тринадцатилетняя Василиса дулась тоже. Но по другой причине. Она хотела остаться с отцом. Леонид подозревал, что на то у неё имелись более веские причины, чем дочерняя любовь (дружок Костик, например, чья семья не смогла попасть в первую волну эвакуации).
Бердин старался сгладить острые углы и месяцы перед отлётом баловал своих упрямиц, как мог. Кажется, они даже начали этим пользоваться.
Он улыбнулся.
Космодром оказался громадным мегаполисом с развитой инфраструктурой. Несчётное множество транспортных узлов, вокзалов и пространственно-временных диафрагматорий, откуда текли и текли людские потоки. Сегодня стартует третья партия кораблей. Заселялись первые две рукотворные планеты. Да, тогда их было всего две.
Служащие космодрома пытались поддерживать хотя бы видимость порядка, систематизировать движение живых стремнин. Но провожающие упорно не покидали зоны для отъезжающих, отъезжающие не желали сидеть в отведённых им отсеках и смешивались с толпами провожающих. Люди сновали туда-сюда, искали родных и знакомых из других групп, пытались меняться посадочными талонами, а то и пропихнуть кого-то по своей карте в накопитель. Всё куда-то неслось, кричало, путалось – неразбериха и Содом с Гоморрой!
Прозрачные стены открывали невиданную картину – неоглядное пространство, уставленное сверкающими монстрами, каждый с его клинику величиной. Сколько их! Неужели эти исполинские машины пару часов спустя взмоют ввысь, пробьют слои атмосферы, выйдут в подпространство…
В свои годы Бердин ни разу не выбирался за пределы родной планеты. Особой надобности в том не видел. Да и времени не хватало. С презрительной усмешкой слушал восторженные рассказы знакомых о межзвёздных путешествиях, планетах, лишённых привычных условий, о кислородных тоннелях, проложенных по туристическим тропам. Такая романтика его не влекла. И вот он стоит среди мечущихся людей, глазеет на горы металла за стеной, а в мозгу какие-то нелепые мысли: не разыграется ли мигрень у Аринки, не забыла ли в спешке сунуть в ручную кладь Василиса тёплый свитер.
С невероятным трудом Бердин сумел отыскать сектор, где производилась посадка пассажиров четыреста восьмой группы, указанной в эвакуационных картах жены и дочери. Аринка ворчала. Василиса болтала с обретённым минуту назад приятелем. Такое вот прощание. Набегу. Обнялись наскоро. Он топтался рядом, повторял, что скоро присоединится к ним. Потом они скрылись за дверями накопителя. Он крикнул дежурное 'люблю'… Или даже не так? Да, что-то про тугую повязку при мигренях и свитер. Потом долго наблюдал, как медленно и неслышно отрывались от земли корабли. Сотни кораблей. Титанический мегаполис пустел на глазах, оставляя за собой бетонное поле, ровное и бесцветное.
Через несколько дней Землю била агония. Просто в одно мгновение небо раскололось, заходило ходуном. Где-то лопалась земная кора, выплёскивая на поверхность реки раскалённой лавы. Где-то вышли из берегов моря и океаны. Сколько тогда погибло? Миллионов десять? Около того.
Бердину повезло. Когда всё улеглось, он выбрался из уцелевшего убежища вместе с парой сотен других счастливчиков. Убедился – не всё так уж плохо. Выстояли даже некоторые здания. Другие смяло во время апокалипсического землетрясения. Спрессовало смежившимися мехами вместе с людьми. Тысячи были погребены под руинами. И всё же многих эта участь миновала. Город не обезлюдел.
Только потом Бердин узнал причину всепланетной катастрофы. Отснятые со спутников материалы обошли все каналы Всемирной Вещательной Сети. Снова и снова перед глазами кружило яблоко Марса, плывущее в бесконечной космической пустыне. Оно приближалось, льнуло к монитору золотистым боком, и тогда на его фоне можно было рассмотреть едва заметную комариную стайку – колонну кораблей. Потом золото Марса опять отдалялось, превращаясь в наливной, спелый плод. И вот теперь было видно, что движется этот плод навстречу блистающей, словно полярное сияние, паутине нагуалей. Когда они успели пробить плоть пространства, не известно. Никакая земная логика и расчёты не могли предугадать, где вынырнут в следующий раз смертоносные сосуды иной реальности.
Смотря эти ролики, Бердин удивлялся, как беззащитно выглядит тончайшая паутинка. Надеялся вопреки здравому смыслу – вот сейчас упругое 'яблоко' разорвёт сеть, даже не заметив её на своём пути. Но происходило всегда иначе. Соприкоснувшись с туманной преградой, твердь начинала дробиться, словно трепетные нити оказывались лезвиями острейших бритв. За считанные часы Марс перестал существовать. На его месте образовалась бездна, поглотившая не только куски несчастной планеты, но и всё, что находилось вокруг неё. В том числе, маленькие спутники Марса Фобос и Деймос, а также лёгкую стайку кораблей, поблёскивающую рядом. Бездонная воронка, оставшаяся от былого 'яблока', ширилась, всасывая в себя пространство и время. Похоже на сток в ванне – смешное и горькое сравнение, приходящее на ум Бердину.
Голоса за кадром твердили что-то о гравитации, чёрных дырах и о том, что, в случае, если космические нагуали вырастут на пути Земли, её ожидает то же. Но ему было всё равно. Он вспоминал суету на космодроме в день отлёта. Около шести миллионов эмигрантов. Их было жаль. Но именно тогда он столкнулся с этой циничной, но такой человеческой истиной – миллионам можно сочувствовать, рыдать только над одним. Или двумя…
Земля превратилась в пульсирующий клубок оголённых нервов. За эмиграционные карты убивали, выкладывали целые состояния, шли на любые унижения и подлости. Добиться переноса онкоцентра на непоражённые нагуалями 'челноки' Бердину не удалось. В мгновение ока взметнулась ввысь иерархическая лестница, сложенная по признаку близости к заветному куску пластика. Кто там стоял на верхней ступени, Бердин не знал и знать не хотел. Знал только, что его пациентам остаётся лишь издали поглядывать на ту лестницу. Видел, как рвались связи – кто-то улетал, чтобы никогда уже не увидеть тех, кто остался в стенах Центра. Оставшиеся выставляли на тумбочки фотографии. С этого момента в их глазах поселялось одиночество. А где-то очень далеко по каждому из них кто-то рыдал.
