Андрей Николаев - Клуб любителей фантастики, 2005
Силовое поле, отделявшее взлетно-посадочный сектор от общедоступного, переливалось всеми цветами радуги и тихо гудело. Казалось, в воздухе между людьми и маячившими далеко вдали орбитальными челноками дрожит мыльная пленка, готовая вот-вот лопнуть. Единственным проходом сквозь нее были пропускные шлюзы, где пассажиры садились в надежно защищенные от радиации посадочные шлюпки.
Люди, собравшиеся сейчас у одного из таких шлюзов, тихо переговаривались, ожидая, когда откроются массивные ворота. Людей было немного — гораздо меньше, чем рассчитывали чиновники федеральных ведомств, выделившие для эвакуации населения дополнительные челноки. Брилиангцев почти не было, в основном у шлюзов ожидали посадки специалисты, присланные сюда по служебной надобности и теперь стремившиеся оказаться на безопасном расстоянии от обреченной планеты. Вели они себя сдержанно, цивилизованно: не толкались, не плакали и не затевали ожесточенных дискуссий, кто прав, кто виноват. Для них это был лишь один из сотен миров, причем далеко не лучший. Временами эти люди посматривали в светло-голубое брилиангское небо, полинявшее от многодневного зноя, как будто именно оттуда кто-то невидимый должен был дать сигнал к отправлению.
Мован и Дарнег стояли чуть в стороне от общей группы.
— Когда ты собираешься улетать?
— Что? — Мован оторвал взгляд от радужной пленки силового поля. — Да пока не собираюсь…
Дарнег озабоченно покачал головой.
— Я бы на твоем месте не откладывал. Это только так сказано, что впереди еще три месяца. На самом деле, уже недель через шесть, с приближением энергетического потока, здесь начнет повышаться радиационный фон. Это может привести к выходу из строя техники и прочим опасным последствиям.
Мован не ответил. Челнок, на котором Дарнег должен был подняться на орбиту, находился очень далеко, но все же было видно, как возле него катаются туда-сюда разноцветные драже погрузочных автоматов.
Дарнег снова заговорил:
— Это правда, что старейшины Брилианги отказались покинуть планету?
— Правда. Они обратились в Федеральный Центр с просьбой найти другое место для прокладки тоннеля. Им вежливо ответили, что отменить уже ничего нельзя. Тогда они заявили, что не намерены уезжать.
— Ну и глупо! Теперь, глядя на них, половина населения будет сидеть и ждать, пока здесь не останется даже пепла. Какой-то стадный инстинкт, уж извини за прямоту!
Мован молча смотрел на него. До Дарнега начало доходить.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что и ты тоже… решил остаться?
— Да.
Дарнег застонал и изо всех хлопнул себя ладонями по бокам, Мовану даже стало его жаль: видимо, напарник действительно был к нему привязан.
— Мован, ты же разумный человек! Как ты можешь следовать за толпой, где твоя индивидуальность? У тебя блестящее образование, светлая голова. Ты способен начать с нуля на любом месте и добиться успеха. Что ты забыл в этом захолустье?
Мован улыбнулся.
— Видишь ли, я родился и вырос на Брилианге. Меня учили, что наши чувства — это не только страх или покой, сытость или голод, а также стремление ко всевозможным удовольствиям. Их гораздо больше, и многие из них гораздо тоньше, прекраснее и важнее…
Дарнег с досадой отмахнулся. Мовану было видно, как за спиной приятеля от челнока отделились ртутные шарики посадочных шлюпок и двинулись по направлению к шлюзам.
— Красивые слова! Ты пойми, ведь за ними нет никакого смысла! Эмоции — это как раз то, что заставляет людей терять голову и делать глупости. Вот как тебя сейчас.
И потом, пока ты жив, ты можешь проповедовать свои воззрения где угодно. Федеральные законы этого не запрещают. А если ты умрешь, кто скажет все это людям? Хотя бы такое соображение должно тебя останавливать!
Мован грустно усмехнулся.
— Видишь ли, за двенадцать лет я много где побывал. Но все, что я тебе сказал, пришло мне в голову здесь, на Брилианге. Потому что здесь все еще настоящая вода, настоящий ветер и настоящие чувства.
— Перестань! Как будто за пределами Брилианги ты не сможешь пользоваться натуральными благами!
— Я сказал «настоящие», а не «натуральные»..
— А какая разница?
— Ты прав: для человека, говорящего на лингвате, — никакой. Вот и ответ, касающийся моих возможных проповедей, — их просто не поймут. Ведь мне тоже придется говорить на лингвате. В этом языке много слов для еды, развлечений, науки и техники, и всего несколько — для обозначения чувств. А в брилиангском — только для улыбки их двести…
— Мован, ты идиот! Какая улыбка? Причем здесь вода и ветер? Тут скоро не будет ни того, ни другого — только мертвый, искаженный космос! Чего вы добьетесь, оставшись? Вас все равно депортируют: наша цивилизация не разбрасывается человеческими жизнями. Что и кому вы докажете своим упрямством?
— А кто тебе сказал, что мы собираемся кому-то что-то доказывать? Мы просто хотим жить и умереть там, где считаем правильным. Вот не знал, что и это прописано в федеральных законах!
Дарнег открыл рот, чтобы разразиться новой страстной речью, но в эту минуту гудение усилилось и двери шлюза поползли в стороны.
— Не валяй дурака, Мован! Буду рад встретиться с тобой, когда все это закончится. Посидим, выпьем, прогуляемся по… Ну, мне пора!
Они пожали друг другу руки, потом обнялись.
— Счастливого пути, Дарнег.
* * *Чем ближе становился роковой день, тем больше людей уезжали — со слезами и причитаниями, разрывавшими сердце. Потом явились депортационные службы — федеральное братство пеклось о своих новых, еще не вполне разумных членах. За несколько недель Брилианга была прочесана вдоль и поперек, и те, кто не покинул ее добровольно, были, после стремительно подавленного сопротивления, подняты на орбитальные станции и погружены в огромные межзвездные лайнеры. Им обещали новую, благоустроенную жизнь на богатых, развитых планетах, но Мован что-то не замечал у своих соотечественников большой радости по этому поводу. Потерявшие дом брилиангцы бестолково слонялись по кораблю, липли к иллюминаторам, то и дело, к раздражению военных и чиновников, взрываясь гневом или слезами.
Как-то само собой случилось так, что ученики Мована постепенно опять собрались вокруг него, как будто среди всеобщего несчастья и растерянности единственной незыблемой опорой для них оставалось привычное расписание уроков.
Молодой учитель обвел глазами свою поредевшую группу. Многие уехали раньше или находились сейчас на других кораблях, но звонкоголосая Йата и Куруи, любитель каверзных вопросов, были здесь. Едва началось первое занятие, как сын бывшего водителя портового аэробакля поднял руку.
