Джон Кристофер - Огненный бассейн
Фриц очень помогал мне, успокаивая и, когда было возможно, беря на себя выполнение заданий. И Бинпол тоже. С ним я часто и подолгу разговаривал в свободное время. У меня были и другие отвлечения, сильно занимавшие мои мысли. Это был наш пленник-хозяин Руки.
Он хорошо выдержал то, что можно назвать мучительным и болезненным испытанием… Помещение, подготовленное для него, находилось в подвале замка, и мы с Фрицем посещали его там, проходя через шлюз и надевая маски. Это была довольно большая комната, высеченная в цельной скале. На основе наших докладов ученые сделали все возможное для его удобства, даже пробили в полу яму и наполнили ее теплой водой, чтобы он мог в нее погружаться. Не думаю, что, когда мы доставляли ее в ведрах, вода была так горяча, как ему хотелось, и сменяли ее не так часто, как у хозяев, постоянно смягчавших свою ящерицеподобную кожу, но это было лучше, чем ничего. То же самое относилось и к пище, которую для него производили, как и воздух, на основе образцов, которые сумел вынести из города Фриц.
Первые несколько дней Руки находился в шоке, потом началось то, что у них называется болезнью, или проклятием Склудзи – так называл это мой хозяин. На зеленой коже появились коричневые пятна, щупальца все время дрожали, он сам был апатичен и ни на что не реагировал. Мы не знали, как лечить его. У нас не было даже газовых пузырей, которые хозяева в городе используют, чтобы облегчить боль, и ему приходилось выкручиваться самому. К счастью, он выкрутился. Неделю спустя я зашел в его комнату и увидел, что кожа у него здорового зеленого цвета и он проявляет явный интерес к пище.
До этого он не отвечал на вопросы ни на одном из человеческих языков. Он и сейчас не ответил, и мы уже начали отчаиваться. Неужели нам попался хозяин, не знающий ни одного языка людей? Спустя несколько дней, когда он явно выздоровел, один из ученых предположил, что его невежество притворное. Нам велели на следующий день не приносить ему горячую воду в бассейн. Он тут же проявил недовольство и даже, подойдя ко мне, указал на нее щупальцем. Мы не обратили на это внимания. Когда мы собирались выйти, он наконец заговорил обычным для хозяев гулким голосом. По-немецки он сказал:
– Принеси мне воды. Мне необходимо выкупаться.
Я смотрел на морщинистое нелепое чудище вдвое выше меня.
– Скажите «пожалуйста».
Но это слово хозяева не употребляли ни на одном из наших языков. Он просто повторил:
– Принеси мне воды.
– Подожди, – ответил я. – Посмотрим, что скажут ученые.
После этого он не пытался изображать из себя глухонемого. Но, с другой стороны, и особенно разговорчивым не был. На одни из вопросов он отвечал, на другие следовало упрямое молчание. Не всегда легко было понять, почему он решил ответить или промолчать. Были случаи, когда вопросы имели явное отношение к возможной обороне города, но трудно понять, почему, например, подробно рассказав о роли людей-рабов и об отношении к ним хозяев, он отказался говорить об охоте с шарами. По-видимому, все хозяева страстно любили сей вид спорта, в который играли на треугольной арене в городе. Мне кажется, отдаленно он напоминает баскетбол, только здесь было семь «корзин», игроками являлись маленькие треножники, а мяч был сверкающим золотым шаром, который как бы возникал в воздухе. Руки не ответил ни на один вопрос об этом.
За долгие месяцы рабства я так и не узнал имени своего хозяина и было ли у него вообще имя: он всегда был «хозяин», а я «мальчик». Мы же не могли так называть своего пленника. На вопрос об имени он ответил, что его зовут Руки. Спустя короткое время я уже думал о нем не только как о представителе врага, державшего в рабстве наш мир, но и как об индивидууме. Я знал, конечно, что хозяева не представляют однородную массу одинаковых чудовищ. Мой собственный хозяин был относительно добрым, хозяин Фрица – жестоким. У них были и разные интересы. Но различия, которые я находил в городе, были сурово практичны, мы отыскивали их, чтобы использовать. В изменившейся же ситуации то же самое виделось под другим углом зрения.
Однажды, например, меня задержал Ульф, и я не принес Руки ужин вовремя. Когда я прошел через шлюз и увидел Руки в центре комнаты, то как-то попытался извиниться за опоздание. Он слегка дернул щупальцем, гулко ответил:
– Не важно. Здесь так много интересного.
Его окружали каменные стены, освещенные двумя маленькими лампами за зеленым стеклом для его удобства. Единственным нарушением монотонности были двери и дыра в полу. Она служила ему не только ванной, но и постелью; вместо используемого в городе вещества вроде мха мы клали туда водоросли. Невозможно было разгадать выражение этих абсолютно чуждых черт – голова без шеи, три глаза, отверстия для дыхания и питания, окруженные причудливой сетью морщин, – но в этот момент Руки выглядел по-своему печальным и несчастным. Я, во всяком случае, понял одно: он шутил! Неумелая, может быть, но шутка. Это было первое указание на то, что у хозяев существует, пусть и рудиментарно, чувство юмора.
Меня инструктировали при малейшей возможности вступать с ним в разговор. Конечно, ученые исследовали его, но мы тоже могли что-нибудь узнать. Выходя из его комнаты, мы каждый раз должны слово в слово повторять все услышанное одному из ученых. Я и сам находил интересными эти разговоры. Не всегда Руки отзывался на мои попытки, но иногда начинал говорить.
Например, он охотно отвечал о рабах в городе. Похоже, что он относился к числу противников их содержания в городе. Обычное основание оппозиции, как я уже знал, заключалось не в жалости к этим бедным созданиям, жизнь которых так ужасно сокращалась из-за жары, свинцовой тяжести и плохого обращения, а в том, что зависимость от рабов могла ослабить хозяев и постепенно ослабить их волю для распространения своей власти по всей вселенной. Что касается Руки, то, видимо, у него было слабое, но искреннее сочувствие к людям. Он не задумывался над правом хозяев владеть Землей и использовать шапки для подчинения человечества своей воле. Он считал, что сейчас люди более счастливы, чем до прихода хозяев. Сейчас меньше болезней и голода, и люди свободны от проклятий войн. Правда, и сейчас они прибегают иногда к насилию во время споров, и, с точки зрения хозяев, это ужасно, но насилие это не переходит определенных границ. По крайней мере положен конец отвратительному обычаю отрывать мужчин от дома и посылать их в далекие страны, чтобы убивать и быть убитыми незнакомыми, с которыми у них нет никаких личных счетов. Мне это тоже казалось отвратительным, но я понимал, что неодобрение Руки гораздо сильнее и более страстное, чем мое.
Одно это в его глазах оправдывало завоевание Земли и надевание шапок людям. Мужчины и женщины, которым надевали шапки, наслаждались жизнью. Даже вагранты не казались несчастными, а подавляющее большинство человечества вело мирную и обеспеченную жизнь со множеством церемоний и праздников.
