Владимир Савченко - Должность во Вселенной
— Ничто не сотворено, — шептали губы, — ничего не было и нет. Восприятие фермы и крана как звероящера не более ложно, чем восприятие их как фермы и крана. Ничто не сотворено!
Когда человек вдруг поймет гораздо больше, чем понимал до этого, ему обычно кажется, что он понял все. Это опасный момент в процессе познания, с него может начаться заблуждение еще более глубокое, чем было до этого. Александр Иванович Корнев открыл и понял немало в изысканиях в Шаре — как вместе с другими, так и сам. Это новое впиталось в него, впиталось в натуру человека, который никогда не отделял рассудок от чувств, — у которого, вернее сказать, рассудок и талант всегда служили достижению намечаемого чувствами. И новое это само становилось чувством — общим, преобладающим, подавляющим остальные; потому что касалось всего в жизни. И еще потому, что, начав исследовать что-либо мыслью, Корнев — на счастье свое и на беду свою — не мог, не умел остановиться, не додумав до конца.
— И как безудержен, пристрастен был Александр Иванович в работе, в поиске, в увлечениях своих, так же безудержно страстен был он сейчас в гневном, горестном отрицании всего. Ну, ладно — пусть бы другие так вляпались со своей «разумной деятельностью», пусть их усилия и результаты стихия складывает в простые до тупости мировые процессы рыхления, нагрева, спада выразительности… Но он сам-то, он — Александр Корнев, чей жизненный принцип был: никогда не оказываться марионеткой ни в чьих руках, использовать обстоятельства и людей для достижения своих целей! И выходит, что это его самоутверждение — как раз не «само-», а именно те ниточки, посредством которых природа (поток времени? Вселенная?) ненавязчиво и мягко управляла им — наравне со всеми! — в процессе финального оживления-смешения, раскручивания планеты на разнос. Стремясь к творческому самоутверждению, выполнять чужую — и бессмысленно-стихийную — волю! Противостоя созиданием власти мелких природных явлений — тем только усиливать и ускорять крупные!
«Хо-хо-хо! Хаа-ха-а-хаа! Дзынь-ля-ля! Смотрите на меня, идиота! Смотрите на всех нас, смейтесь и показывайте пальцами. Никакой нарочитый манихейский дьявол не смог бы так изощренно и всесторонне одурачить умников, как это сделали они сами, приняв свое стремление к самоутверждению, к оригинальности за нечто высокое. О, дурни хвостатые и бесхвостые!.. Почему мы считаем, что мы вне мировых процессов, что планета — да что, вся Вселенная! — лишь подмостки для вечной человеческой „драмы“, в которой отрицательных поймают, а положительные поженятся, сделают карьеру и наплодят детей? Смотрите: фейерверками метеоров рассыпаются миры, где уж всего наделали, всех поймали и наплодили, где одни доказывали другим, что они лучше, а те доказывали этим, что нет, они еще лучше, а те — еще-еще, а на еще-то еще да еще еще!.. Смотрите: не просто так вспыхивают сверхновыми звезды — от неудовлетворенности подобных нам разбухают и вспыхивают они. Потому что неудовлетворенность, порождающая стремления и замыслы, обнаруживающая все новые проблемы, чтобы их решить, — лишь темное наше название для простой глубинной энергии, высвобождающейся нынче в мире — высвобождающейся через нас! И все больше всем всего надо, все новое, современнее… Все быстрее стареет — и чаще морально, нежели реально — созданное: на свалку его, в кучи, под снос. Ходи, изба, ходи, печь! И все напряженней надо смекать, вникать, шевелить извилинами: разрушение планеты — дело непростое, требующее куда большего ума, чем создание ее. Пылай, бурли, клокочи в своей погоне за счастьем, протоплазма!.. Ха-а, ха-а, ха-а!.. О боже, зачем только я это видел?»
И не замечал Александр Иванович, что, разоблачая ложность движущих людьми чувств, он сам охвачен досадой, яростным злорадством, горечью, гневом — чувствами из того же набора, которой разоблачал; отрицая слова — мыслил словами и даже далеко преступал доступный словам предел, предел, за который может вторгаться только искусство в самых высоких своих проявлениях. (Потому что в области этой действительно грубы и неточны слова, неуместны формулы и числа; здесь владычествуют мыслечувства и мыслеритмы — то, что еще предстоит осознать.)
Странен человек в заблуждении.
Он спустился, через проходную вышел из зоны. Тотчас подкатила ожидавшая его черная «Волга». Главный инженер покачал головой, пошел в другую сторону, прочь от ревущего шоссе: захотелось вдруг отыскать тропинку — ту, протоптанную через чистое поле к Шару минувшей зимой, тысячу лет назад. Но где там, исчезла она под кучами строительного мусора, обломков, под штабелями кирпича и плит, разломанными контейнерами, какими-то трубами, перепахана канавами и ямами. Башня, вырастая в Шар бетонным деревом, взбулгачила землю у корней своих.
«Нас перло вверх, в обширное пространство и ускоренное время, а мы катились на нарастающей волне возможностей, принимали стремление стихий за свои замыслы, объясняли непонятное себе и другим, решали, действовали, планировали… самообольщались во всю!»
Наконец, он выбрался из кольца мусорных и строительных завалов, поднялся на бугор слежавшейся земли рядом с глубокой ямой — следом какого-то брошенного начинания. Позади был Шар, впереди домики Ширмы, сады со старыми ветвистыми яблонями за дощатыми заборами. А вдали, правее поселка, — нарастал серо-желтой волной ячеистых пузырей-зданий, выпирал в блеклое небо трубами и вышками, дышал дымами и промышленным теплом размытой от своей суеты город. Свищ, вихрь активности. Корнев остановился, глядел перед собою — как на чужое, инопланетное, из MB.
…и мир опрокинулся — все дома, деревья, шоссе с бегущими машинами, белые цилиндры нефтехранилища, трубы химзавода вдали свисали с покатого бока планеты, готовые сорваться с тонкой привязи тяготения, ухнуть в черное пространство за пеленой атмосферы. И сам он не стоял на земле, висел вниз головой.
Ослабели ноги, он опустился на колени. Снова накатило:
…планета была больна: металась в горячечной суете транспорта, пашила жаром домен, мартенов, реакторов, ТЭЦ. Земля бредила, извергала в эфир множеством ртов, телетайпов, динамиков, экранов лживые, противоречивые, пустые образы и сообщения. Стригущий лишай вырубок и пожаров сводил волосы-леса с ее кожи. В других местах эта кожа гноилась свалками, нефтяными скважинами, мертвела пустынями, солончаками, испорченной неродящей почвой, вспухала волдырями цехов и ангаров. Самолеты роями мух слетались к болячкам-городам. Планета недужила, она была сплошная рана, истекавшая в космос деревьями.
ЗЕМЛЯ ИСТЕКАЕТ В ПРОСТРАНСТВО ДЕРЕВЬЯМИ!
