Род Серлинг - Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями)
Мартин поднялся и поглядел в темнеющий парк.
— Там, откуда ты… Там все так плохо? — спросил Роберт.
— Я думаю так, — ответил Мартин. — Я устал от этой гонки, папа. Я был слаб, но верил, что силен. Я был до смерти напуган… но строил из себя сильного человека. И вдруг я выдохся. Я так устал, пап. Я так устал от этого бега. И однажды… я понял, что должен вернуться. Я должен вернуться, прокатиться на карусели, послушать духовой оркестр, погрызть леденцов. Я должен постоять, перевести дыхание, закрыть глаза, вдыхать и слушать.
— Я думаю, мы все того хотим, — мягко сказал Роберт. — Но, Мартин, когда ты вернешься назад, может быть, ты увидишь, что и там есть карусели, духовые оркестры и летние ночи. Может, ты просте не туда смотрел? Ты не должен глядеть назад, Мартин. Попробуй глядеть вперед.
Он замолчал. Мартин посмотрел на отца. Он чувствовал любовь к нему, безграничную нежность и единение, более глубокое, нежели единение плоти.
— Может быть, папа, — сказал он. — Может быть. Пока, папа.
Роберт сделал несколько шагов прочь, остановился, постоял немного и повернулся к Мартину.
— Пока… сынок, — сказал он.
Немного погодя он исчез в темноте. Позади Мартина пришла в движение карусель. Не было огней, не было шума, только призрачные фигурки лошадок бежали по кругу. Мартин шагнул на вращающийся круг, поближе к тихому табунку деревянных жеребят с рисоваными глазами, бегущих по кругу в ночи. Карусель сделала полный круг настала останавливаться. На ней никого не было. Мартин Слоун исчез.
Мартин Слоун вошел в аптеку. Это была та самая, которую он помнил мальчишкой, но кроме общей планировки помещения и лесенки, ведущей в контору с крохотного балкончика, она ничем не напоминала место, которое он помнил. Она была светлой, с рядами люминесцентных ламп, с грохочущим блестящим музыкальным автоматом, новехоньким сатуратором, сверкающим хромом. Аптека была полна студентов. Некоторые танцевали, некоторые пили пиво из больших кружек, собравшись в углу у окна. Работал кондиционер, и было довольно прохладно. Мартин прошел сквозь сигаретный дым, сквозь рев рок-н-ролла и смех студентов. Его глаза шарили по сторонам, пытаясь отыскать хоть что-то знакомое. Молодой продавец улыбнулся ему.
— Хай, — сказал он. — Что-нибудь надо?
Мартин уселся на хромированный стул, обтянутый кожей.
— Может, шоколадной газировки? — попросил он парнишку у фонтанчика. Мороженого — три ложки.
— Три ложки? — повторил продавец. — Конечно, я могу положить вам три ложки. Но это будет дороже. Тридцать пять центов. О'кей?
Мартин грустновато улыбнулся.
— Значит, тридцать пять центов? — Его глаза снова обежали помещение. Вы что-нибудь знаете о старом мистере Уилсоне? — спросил он. — Когда-то он владел этой аптекой.
— О, он умер, — ответил продавец. — Давным-давно. Лет пятнадцать, а то и двадцать. Какого мороженого положить? Шоколадного? Ванильного?
Мартин не слышал его.
— Ванильного? — повторил продавец.
— Знаете, я передумал, — сказал Мартин. — Пожалуй, я обойдусь газировкой. — Он стал вставать и покачнулся. Правая нога опять подвела его. — Эти стулья не годятся для калек, — сказал он с грустной усмешкой.
Продавец с интересом взглянул на него.
— Пожалуй. Это вас на войне?
— Что?
— Ваша нога. Это на войне?
— Нет, — ответил Мартин задумчиво. — Когда-то, еще мальчишкой, я упал с карусели. Странный это был случай.
Продавец прищелкнул пальцами.
— Карусель! Слушайте, а я ведь помню карусель! Ее сломали всего несколько лет назад. А жаль. — Он с симпатией улыбнулся Мартину. — Слегка опоздали, а?
— Что? — спросил Мартин.
— Я говорю, слегка опоздали?
Мартин долгим взглядом обвел аптеку.
— Да, — тихо сказал он. — И очень.
Он вышел в жаркий летний день. Жаркий летний день, который в календаре значился как 26 июня 1959 года. Он прошел по центральной улице и вышел за город, держа путь к заправке, где оставил машину, чтобы в ней сменили масло и подтянули все гайки. Так давно это было. Он шел медленно, чуть приволакивая правую ногу, по пыльной обочине скоростного шоссе.
На заправке он заплатил парнишке, сел в машину, развернулся и покатил в сторону Нью-Йорка. Лишь мельком оглянулся он на табличку
«Хоумвуд, 1,5 мили».
Надпись лгала. Он точно знал это. Хоумвуд был дальше. Много дальше.
Высокий человек в костюме от «Брукс Бразерс», сидящий в красном «мерседесе», крепко сжимая баранку, медленно ехал на юг, к Нью-Йорку. Он не знал толком, что ждет его в конце пути. Но точно знал, что открыл нечто для себя. Хоумвуд. Хоумвуд, штат НьюЙорк. До него нельзя дойти пешком.
ЛИХОРАДКА
Вот как все было с Франклином Гибсом. У него была тщательно распланированная, четко расписанная маленькая жизнь, которая включала в себя встречи с выпускниками «Кивание» в отеле «Салинас» по четвергам, вечернюю школу при местной церкви по средам, церковь по воскресеньям, работу кассиром в банке и вечер раз в неделю, проводимый с друзьями за игрой в парчези или что-нибудь такое же азартное. Он был толстеньким невысоким человеком средних лет, чьи узкие плечи были постоянно отведены назад на манер плебея из Вест-Пойнта, а выпяченную, словно у голубя, грудь туго облегала жилетка. На лацкане его пиджака был приколот значок в честь десятилетия окончания «Кивание», а чуть повыше — другой, за пятнадцатилетнюю службу, врученный ему директором банка. Он жил вдвоем с женой в маленьком домике с двумя спальнями. Домику было лет двадцать, позади него располагался небольшой садик, а впереди рос розовый куст предмет особой страсти миссис Гибс.
Флора Гибс, вышедшая за Франклина двадцать два года назад, была женщиной угловатой, с висящими, словно мышиные хвостики, прямыми прядками волос и окружностью груди примерно на четверть дюйма меньшей, чем у мужа. Она имела тихий голос, и жизнь свою посвящала тому, чтобы заботиться о Франклине Гибсе, кормить его, развеивать его дурное настроение, удовлетворять его прихоти и смягчать вспышки ярости, охватывающей его при всяких мало-мальских изменениях распорядка их повседневной жизни.
Данное вступление по крайней мере отчасти объясняет бурную реакцию Франклина Гибса на известие, что Флора выиграла приз в радиоконкурсе.
Это было одно из тех сумасшедших неожиданных событий, что вроде бы случайно вдребезги разбивают прозаическую монотонную жизнь. И вот такое событие ворвалось в жизнь Флоры. Она послала на радио письмо, в котором буквально в восемнадцати словах объясняла, почему она предпочитает «готовые бисквиты тетушки Марты» любым другим. Она написала скупо и экономно, ибо сама жила скупой и экономной жизнью, лишенной развлечений и излишней роскоши, жизнью, состоящей из рационально заполненного времени и забот о бюджете, жизнью тусклой, скудной, ничем не примечательной, лишенной (пока она не приняла участия в конкурсе) малейшего намека на какое-то разнообразие, на что-то яркое. И вот пришла телеграмма. Не первая премия, это было бы слишком. (А первой премией были пятьдесят тысяч долларов, и Франклин, поджав губы, сказал, что если бы она как следует постаралась, она получила бы их.) Третья. Бесплатное трехдневное путешествие для двоих в Лас-Вегас. Прекрасный номер в самом дорогом, современного и известном отеле, шоу, экскурсии, изысканная еда плюс самолет в оба конца.
