Сергей Герасимов - Эпоха игры
В лодке я нахожу винтовку и припасы, трудно сразу сказать, что именно. Но все это мне пригодится.
17
Я вижу, как движется время. Ночное небо поворачивается, над горизонтом слева всплывает оранжевая Луна – маленькая, будто игрушечная.
Некоторое время объяснение этой иллюзии занимает меня. Луна отрывается от собственной яркой тени, сверкающей, как спины неисчислимой стаи сельдей, зависает в воздухе и начинает всплывать. Она всплывает уверенно и ровно, как монгольфьер, сбросивший балласт. Звезды гаснут одна за другой, – не потому, что скоро утро, а потому, что близится время тумана. Туман сгущается незаметно; он ласково гасит звездное небо; потом в нем тает Луна – медленно расплываясь и теряя свою совершенную форму, она тает, как мороженное в жару; потом туман становится осязаем, видим и приобретает цвет. Я вдыхаю туман вместе с ветром, я ем его, пью, и дышу им; он оседает невидимыми каплями где-то в глубине моих легких. Его вкус и запах приятны.
Я знаю, что сейчас Луна поднялась высоко, значит, сейчас время прилива.
Сейчас бесполезно плыть куда-то, не имея компаса. Мне кажется, что я стою на месте. Я протягиваю руку, чтобы остановить мотор…
Удар!
Я выныриваю; лодка стоит вертикально; вот она теряет опору и начинает проваливаться; она переворачивается и падает, расплющивая чернильную воду обухом борта. На миг мне становится страшно, мне кажется, будто я остался один среди пустых километров океана; будто океан в эту ночь без объявления всемирного потопа съел всю земную сушу и теперь спит, наевшись, на мягкой подстилке полей, городов, каньонов и горных ледников; вся Земля превратилась в каплю, каплю воды, а каплей огня она уже была однажды; я – последняя инфузория разума в этом вселенском аквариуме безумия…
Сквозь туман я различаю стену. Я делаю несколько гребков. Стена сложена из неровных камней, скрепленных, видимо, цементом. Это недавняя постройка: нижние камни еще не успели обрасти скользкими прядями водорослей. Это может быть волноломом, ограждением бухты или еще не знаю чем. Я плыву вдоль стены, надеясь отыскать то, за что можно ухватиться. Я чувствую себя лягушкой, плавающей в стеклянной банке. Но ей, лягушке, гораздо легче – она хотя бы может передохнуть.
Мои опасения напрасны. Вскоре стена снижается и уходит под воду, в этом месте ее не достроили до нужной высоты. Я слышу шум прибоя, значит, берег недалеко.
18
Человек поднимает руку. Это приказ остановиться. Он выкрикивает короткую рваную фразу на незнакомом мне языке. Язык груб и неровен. Я останавливаюсь. Из пространства материализуются еще две темные фигуры; все трое направляются во мне.
Они приближаются и кажется, будто я навожу резкость, фокусирую на экране эти лица – одинаковые лица людей неизвестной расы. Еще одна ниточка правды в легенде Александра – вот они, братья Керри.
«Братья» быстро и умело связывают мне руки за спиной. Я не сопротивляюсь – кулаками защищается лишь тот, у кого нет головы.
Меня отводят к небольшому кирпичному дому с узкими окошками. Дом напоминает миниатюрную тюрьму, напоминает сильно, до холодка в груди. По дороге я пытаюсь завязать разговор, задавая вопросы по-английски. Мне приказывают замолчать. Ну что же, язык они знают.
Мы входим в темный чулан – это камера, наверное, – и меня запирают. У стены – деревянный топчан, здорово изъеденный чем-то. Снаружи уже совсем светло, кажется, что прутья решетки даже отбрасывают тень. Нет, это невозможно из-за тумана. За тонкой дверью – шаги, голоса, грохот чего-то упавшего. Моя судьба кого-то серьезно интересует. Я съеживаюсь, легкий сквозняк кусает мои намокшие плечи. Усталость сильнее холода. Я чувствую тонкие, но сильные толчки пульса под мышкой, с каждым толчком мне все больше хочется спать.
…Когда меня будят, мне холодно, как сосульке, объевшейся мороженным; нет, сосульке все-таки легче, она привыкла к холоду. Пройдя узкий коридорчик, я попадаю в океан тепла: комната, куда меня привели, нагрета теплом живого тела, здесь на один-два градуса теплее.
– Присаживайтесь.
Я присаживаюсь. Стол, стул, лампа без абажура, свисающая на проводе с потолка. Два окошка, почти не дающие света. Шкаф с выдвижными ящиками, пронумерованными и обозначенными буквами английского алфавита. Зеленые тусклые стены. На столе беспорядок бумаг и голубой глобус неизвестной мне планеты. Своей нелепостью глобус напоминает плохую детскую игрушку. За столом напротив меня провалился в кресло длинный парень лет двадцати. На нем форма, видимо, военная. Он подстрижен кружком – одинаково со всех сторон – но волосы на лбу уже вылезли. Рановато в таком возрасте.
– Ваше имя?
Я называю себя. Кто-то приоткрывает дверь и острая струйка холода вгрызается мне в спину.
– Причины посещения Острова?
– Кораблекрушение. Я потерял направление в тумане и наткнулся на стену. К берегу добрался вплавь. Очень промок, очень замерз и хочу есть. У вас есть сухая одежда?
– Вы хотите сказать, что с вами плохо обращаются?
– А вы хотите сказать, что я сказал больше, чем я сказал?
Он молчит. Такой разговор ему не по душе. Значит, сейчас он начнет меня пугать.
– Вы знаете, конечно, что всякий, кто проник на территорию Острова без приглашения, совершил преступление?
Над его головой кружится муха. Мухам всегда нравилось приземляться на лысины. Интересно, почему?
– В вашем вопросе мне больше всего понравилось слово «конечно». Вы большой знаток человеческих душ.
Нет, больше я хамить не буду. Это примитивный стиль игры.
– А что вы сказали о приглашении? – я вспоминаю письмо, приглашавшее меня насладиться прелестями Острова Воскресения. Теперь я чувствую себя намного увереннее. – Да, у меня есть приглашение. Проверьте по своей картотеке.
19
Главные вопросы задавать нельзя. Можно любые, кроме главных. Это еще одно правило игры, которому научила меня жизнь. Это правило известно везде – так играет и папуас и самоед, и, наверное, первые люди на земле играли так же.
На Острове Воскресения я уже несколько дней. Все острова архипелага носят одинаковое название, но только здесь этому придают значение. Я живу, не задавая главных вопросов, поэтому на все остальные вопросы мне отвечают охотно. Истина фантастична, но все же в нее можно поверить. Можно было бы, если бы не главный вопрос.
Остров Воскресения довольно велик: около пяти километров в длину и значительно меньше в ширину. Он действительно изогнут, как бумеранг, моя карта оказалась верной. Это обычный вулканический остров с обрывами, крутыми изломами спусков, каменными плитами, сдвинутыми в море. Кое-где плиты совершенно плоские и их трещины напоминают узор на паркете. Второй Остров Воскресения не так высок, как первый; он, вдобавок, разъедаем беспокойной людской деятельностью. С утра до вечера сотни людей ломают, рубят, пилят камни, отвозят камни на плотах в море и воздвигают стену.
