Сергей Герасимов - Эпоха игры
Я спускаюсь по лестнице на второй этаж, затем на первый. Лестница выглядит так же, как и в бреду. Только охранников нет. Я выхожу из корпуса и направляюсь к центральным воротам. В небольшой освещенной комнате сидит мужчина в голубой форме, он читает книгу. Для того, чтобы выйти, я должен либо пройти через комнату, либо открыть ворота. Но ворота наверняка открываются с пульта. Я вхожу и говорю заранее придуманную фразу:
– Алло, проснитесь. Мне ключ, пожалуйста, 3-37.
Вид у меня вполне респектабельный.
– А кто вы такой? Я вас никогда не видел.
– Ну, меня все знают, я работаю уже двенадцать лет, – я задумываюсь, – да, в октябре будет двенадцать. А вот вас я действительно вижу впервые.
Правда, я давно не уходил так поздно. Значит, мне ключ 3-37. Моя фамилия Хольт. Доктор Хольт, можете проверить. Я только возьму вещи и вызову такси.
Он протягивает ключ.
– В следующий раз сразу называйте себя.
– В следующий раз вы меня сами узнаете. Вы сменяетесь утром?
– Да, в полвосьмого.
– Значит, завтра утром мы еще увидимся.
Ему еще хочется поговорить о том, о сем, о своей жизни – ведь у него впереди долгая одинокая ночь, но я оставляю его и ухожу. У меня впереди тоже долгая одинокая ночь, но моя ночь будет гораздо интереснее.
В кабинете Хольта я первым делом набираю нужный номер телефона:
– Да, клиника «Хай Клиф», к центральным воротам. Мне нужно через двадцать минут. Хорошо.
Затем я беру деньги из ящика стола, а взамен кладу свои часы. Чем мягче ты нарушаешь закон, тем мягче он будет душить тебя впоследствии, если ты не выкрутишься. Доктору я оставляю записку:
«Милый профессор. Ваше лечение не помогло, я, как видите, совсем сошел с ума. Беру ваши деньги и оставляю вам свои часы, которые стоят гораздо больше. Когда я излечусь от инфекции и утрясу все формальности, я надеюсь еще встретить вас. Может быть, наша беседа окажется приятной. С приветом, сумасшедший.»
Я набираю на замке номер 5-3-5-7-1 и открываю зеленую дверку. Я пытаюсь найти то лекарство, которым накормил меня этот мерзавец.
Бесполезно, лекарств слишком много.
Я оставляю шкафчик открытым и выхожу из кабинета. Аборигены уже ждут.
Я делаюсь совсем нахальным:
– Сейчас мне нужен чемоданчик, поприличнее. Иначе меня не выпустят.
Через четверть часа я с чемоданчиком выхожу через центральный вход и отдаю ключ. Машина уже ждет.
Я сажусь на заднее сиденье.
– Через центральный парк, потом дальше, вниз, к песчаным пляжам, я буду показывать дорогу.
В моей карточке наверняка написано, что я страдаю чем-то вроде сумасшествия. Если придется иметь дело с законом, то закон это обстоятельство учтет.
Мы быстро оставляем город позади. Машина плавно уносит меня в черноту ночи – клочок желтого света, ползущий сквозь черную кляксу этого черного мира. Зачем Бог создал мир таким черным, если он сам справедлив и милостив? Если он создал человека по своему подобию, то сам он не так уж и хорош. А чем, собственно плохи люди? Пускай всю историю они только и делают, что убивают друг друга; пускай любимейшим их зрелищем и занятием было и остается насилие; пускай они убили половину планеты и вскоре убьют ее всю; пускай за тридцать лет они изобрели космическое оружие и невидимые лучи смерти, а за триста тысячелетий не особенно преуспели в выращивании хлеба; пускай любое извращение человек усваивает мгновенно, высокую мысль тоже, но усваивает ее один из тысячи. Но ведь если заглянуть в душу ему, заглянуть глубоко, если понять человека, человек окажется не так уж плох.
Жалкая антроподицея – интересно, если заглянуть в душу вибриону, то наверняка увидишь там много хорошего?
Я знаю единственное место, где Керри могла оставить лодку. Одна из скал недалеко выступает в море, она напоминает нос корабля, разрезающий волны. За тысячи лет вода отполировала камень до зеркального черного блеска, днем его мокрая теплая поверхность кажется бархатной. Волны подрезали скалу и отчленили от нее большой треугольный кусок. Он выпал, образовав пещерку, которая не видна с берега. Сейчас отлив, вымокнув по пояс, я обхожу отшлифованную каменную пирамидку и оказываюсь в полной темноте. От черноты в моих глазах мерцают фиолетовые овалы; я тру глаза, создавая этой бесполезной манипуляцией целые фонтаны красных и зеленых брызг. Фиолетовое дребезжание, как ни в чем не бывало, продолжает гулять в сокровенной глубине моих глаз. В абсолютной темноте человеческий глаз начинает видеть сам себя. В абсолютной тишине ты слышишь движение собственной крови. А что слышит душа, которой некого любить?
Я слышу отчетливое позвякивание металла. Значит, лодка все же здесь.
Новая Керри выбрала то же место, которое нравилось Керри настоящей. Я собираюсь посетить тот остров. Если бы кто-то спросил меня, зачем мне это нужно, я бы мог дать много правдоподобных ответов, но ни один из них не был бы правдой. За две недели я состарился на пять лет, по крайней мере, с виду. Если в то, что рассказал Александр, вплетена хотя бы нить истины, то мне осталось жить несколько месяцев. Значит, я сражаюсь за жизнь.
Чепуха. Если загробная жизнь похожа на нашу, то в умирании совершенно нет смысла. Если та жизнь лучше, то смерти бояться нечего; если хуже, то мы на этом свете видели столько, что сумеем приспособиться и там. Если там пустота, то ведь и здесь пустота тоже. Нет, я не сражаюсь за жизнь. Может быть, я хочу спасти настоящую Керри от того, что ей грозит? Может быть.
Может быть, я хочу отомстить восьмерым подонкам, забившим насмерть невинного ребенка? Может быть. Что слышит душа, которой некого любить? Я прислушиваюсь.
Я просто хочу, я играю. Я человек эпохи игры.
Я завожу мотор и медленно выхожу в пространство безлунной океанской ночи. Удивительно, но в этих местах никогда не бывает высоких волн. Лодка покачивается, как колыбель, изредка сбиваясь с ритма, подпрыгнув на несвоевременном гребне. Звук мотора пугает тишину. Я смотрю на звезды.
Сейчас в них не больше мистического, чем в логарифмической линейке, потому что я должен использовать их. Необходимость убивает красоту.
Я нахожу Полярную – единственную звезду, которая не ползает по небесному шарику, как беспокойная козявка по глобусу. Полярная – над самым горизонтом, у трепещущей линии, разделяющей две бесконечности. Если держать ее все время справа, под углом градусов 45, то промахнуться невозможно. Еще до утра я буду на Острове Керри.
В лодке я нахожу винтовку и припасы, трудно сразу сказать, что именно. Но все это мне пригодится.
17
Я вижу, как движется время. Ночное небо поворачивается, над горизонтом слева всплывает оранжевая Луна – маленькая, будто игрушечная.
