Дмитрий Щербинин - Пробуждение
В это время мост на стыке деревянного и бетонного стал разъезжаться, и Алеша, заливаясь слезами, и зовя коровушку, бросился в этот проем. И здесь высота моста оказалась неожиданно большой - это был мост великан, и неведомо, сколько еще ему предстояло падать. Он вспомнил, что был когда-то проездом в некоем городе, и проходил по такому вот громадному мосту над рекой - он был тогда совсем маленьким, и ему подумалось, что можно целый день падать и так и не долететь до воды. А еще ему вспомнилось, что давным-давно к нему приходил такой сон про коровушку, и что он и во сне рыдал, пытаясь ее остановить, и потом, когда проснулся, тоже весь в слезах был, и долго еще не мог успокоится, все плакал. Потом хотел он заснуть, вновь оказаться в том сне, помочь коровушке - очень хотел, но от этого то "очень" ничего не получилось - потом боль утраты была стерта какими-то иными впечатлениями, затем и вовсе забылась...
Все ближе и ближе была кровавая поверхность, вот он рухнул, и оказался уже не в реке, но в бескрайнем темно-кровавом, грозном океане - вздымались могучие валы, а где-то поблизости ревел водоворот. Он всегда боялся водоворотов, боялся тех пучин в которые водоворот мог унести. И, как и следовало ожидать, водоворот подхватил его - это была исполинская воронка, которая как щепку поглотила бы и самый большой корабль, не то что маленького мальчика. Он все-таки пытался бороться, но все было тщетно, и началось стремительное падение в черную бездну. Он падал-падал, и тут вспомнились нежные очи, вспомнилось, что есть прекрасный, бесконечный, любящий его мир... Но прежде всего вспомнились очи...
В детстве он очень любил картины - и в основном пейзажи, изображающие природные ландшафты, коллекционировал альбомы с иллюстрациями, просто собирал открытки. В конце концов у него получилась довольно большая коллекция этих открыток, и он мог разглядывать их, любоваться целыми часами. Среди тех открыток были и с морскими видами, в том числе и в бурю. Но даже и открытки с бурным морем казались ему спокойными: что ж, что валы поднимаются, что ж из того, что небо клубится - все это прекрасно, во всем этом душа художника, это искусство.
И вот теперь одна за другой сменялись эти картины, и тут же исчезла мгла - то, что раньше казалось непостижимой, жуткой, неуправляемой громадой, теперь стало прекрасным, то, чем можно было любоваться. Это был живой, голубой цвет - это была родственная ему глубина, которая несомненно хранила в себе множество тайн, готова была поделится с ним этими тайнами, а точнее напомнить. Ведь Алеша не раз уже погружался в эти воды - это было когда-то прежде, и многие-многие приключения были связаны с подводным царствием. Но теперь он стремился вверх, легко рассекал эти глубины - все ярче, все яснее становился спокойный, но и трепетный, живой свет солнца. И, когда он вылетел из воды, и, вздымаясь все выше, видел простор океана, видел паруса кораблей возле дальних берегов, и сами эти дальние берега, все залитые голубым светом океана, все такие свежие, наполненные раздольным ветром - в эти прекрасные мгновенья он вспомнил, что когда-то уже испытывал подобный восторг, тоже тогда вздымался из водной бездны - тогда это было перед самым пробужденьем, и он уже чувствовал, что проснется, и что никогда в жизни не вернется в этот сон, и тогда, при том безмерно далеком пробужденье, он взмолился неведомо к кому - со слезами молил, чтобы в мгновенья смерти, независимо от того, какой должна была быть его жизнь, кем бы он не стал - чтобы вся накипь очистилась, чтобы в самой смерти он вспомнил этот голубой простор океана, и весенних, неведомых земель...
И тут его подхватили руки, и он оказался вместе с крестьянским мальчиком, сидящим на спине деревянного летящего коня. Конь летел с огромной скоростью, и вскоре остался позади океан, стремительно отлетали сказочные страны. Мальчик говорил:
- Что же, ты прошел испытание; ты искупил то, что не сдержал свое слово...
- Простите, простите меня пожалуйста! - со слезами взмолился Алеша.
- Ты уже получил прощение. Ты научился летать, и теперь мы вырвемся из этого ограниченного мира в твой город. К подъезду. Наконец то!..
Мальчик засмеялся, и Алеша поддержал этот смех, ему действительно было очень хорошо. Сначала еще хотелось расспросить, отчего произошло это наказание, почему было так больно, но он сдержался, потому что расспросы были тщетными, и он в сердце своем чувствовал, что знает ответ - он хотел донести свои мечты до толпы, но он не мог этого сделать, и сами мысли так неумело выраженные, так жестоко высмеянные показались ему глупостью, идиотизмом - самое святое, что было в его душе показалось ему идиотизмом, и он сам себя наказал болью, отчаяньем... Но он не хотел над этим долго задумываться, ибо хотелось как можно скорее вырваться к свету.
Вот задули, завыли вокруг них зимние ветры, армии темных снежинок в стремительном, безумном вальсе закружили возле - кажется, они прилагали последние усилия, чтобы остановить их, чтобы бросить на те безжизненные поля, которые простирались теперь под ними. Но нет - не властны были что либо сделать эти снежинки, и вскоре остались позади. Они вылетели в длинный-длинный коридор, который весь заполнен был толпой существ с красными глазами - все они вопили, и пытались задержать летящих. Вытягивались призрачные, размытые руки, хватали летящего за ноги, и в глазах была только лютая зависть и злоба - жажда, чтобы он остался среди них. И вот сразу несколько рук ухватили его за ногу, с силой дернули вниз, и тогда он повалился в их массу, и они вновь стали давить его, бить, желали повалить его себе под ноги, чтобы никогда он уже не смог подняться. Но тут он вновь вспомнил нежные очи той девочки на лестнице, и тут же появились силы - он смог поднять руку, и мальчик выхватил его, вновь усадил в седло, и дальше, уже одним рывком они перенеслись к распахнутой двери, и вылетели на лестницу Ваниного дома.
* * *
Он не знал, сколько отсутствовал, но где-то в сердце понимал, что время здесь идет совсем иначе, чем привычное ему. Он понимал только, что, странствуя в мирах за этой дверью, очень-очень долго отсутствовал, вот только не в веках, и даже не в тысячелетиях нужно было измерять этот промежуток. Но лестница была прежней - такой, какой он помнил ее в самые лучшие мгновенья, окно было распахнуто, а за ним золотился солнечный день, слышалось журчание ручейков, да еще отдаленный, тоже похожий на пение, смех детворы. Да - лестница вновь была чистой, весенней лестницей, и хотелось бросится и лететь с этажа на этаж в поисках ЕЕ. Он, даже забывши, что сидит на коне, пролетел в счастливом вальсе несколько десятков этажей, и тогда почувствовал, что ЕЕ теперь нет на этой лестнице. Это нисколько не опечалило Алешу, так как он знал, что непременно найдет ЕЕ, и вот конь, повинуясь его воли, вылетел в одно из распахнутых окон. Открылся родной, преображенный весной город - везде сияла сирень, все казалось более просторным, нежели было... где? Где, право это было?.. Он вылетел с уровня своего восьмого этажа, и сделав один, наполненный ветром полукруг, конь опустил его на землю возле подъезда. Там уже ждала его мама, и улыбалась и ему, и солнечному свету. Вот молвила:
