Роджер Желязны - Кладбище слонов
— Потому что не пройдет и двух месяцев по календарю Круга, как она станет женщиной, и, возьму на себя смелость предсказать, красивой женщиной. Потому что у нее будут для этого деньги.
— Разумеется.
— И, поскольку ее родители — члены Круга, ее обязательно примут в Круг.
— Может быть, она этого не захочет.
— Исключено. Оставь подобные сантименты тем, кому путь сюда заказан. Захочет, не сомневайся. Все хотят. Хирурги сделают ее красавицей, и я, возможно, сумею добиться ее приема вопреки моим собственным правилам. В Кругу она встретит много интересных людей: поэтов, инженеров, собственную мать…
— Нет! Я бы ее предупредила!
— Ага! Ответь-ка мне, что это: боязнь кровосмешения, вызванная неуверенностью в собственных чарах, или что-нибудь другое?
— Прошу тебя! Зачем ты говоришь эти ужасные слова?
— Затем, что ты, к сожалению, вышла из-под моего контроля. До сих пор ты была превосходным символом Круга, ныне же твои устремления далеки от тех, что свойственны олимпийским богам. Глядя на тебя, люди подумают так: «Боги — все равно что школьники. Несмотря на легион врачей, который их обслуживает, они бессильны перед физиологией». Принцесса, в глазах всего мира ты — моя дочь, ибо Круг — это я. Поэтому прими материнский совет. Уйди. Не настаивай на продлении контракта. Выйди замуж и проспи несколько месяцев. Весной твой срок истечет, а до тех пор ты поспишь с перерывами в «бункере». А мы тем временем позаботимся о романтической окраске твоего ухода. О ребенке не беспокойся: «холодный сон» ему не повредит. Подобные случаи уже были. Если не согласна, я по-матерински предостерегаю тебя: ты будешь исключена немедленно.
— Ты не посмеешь!
— Прочитай свой контракт.
— Но зачем?! Ведь никто бы не узнал.
Вспыхнули ацетиленовые горелки.
— Глупая куколка! Твое представление об окружающем мире фрагментарно и наивно. Если бы ты знала, насколько он изменился за последние шестьдесят лет. С той минуты, как кто-нибудь из нас открывает глаза у себя в «бункере», и до того мгновенья, когда он, усталый, ложится спать после очередного Бала, за ним следят все средства массовой информации. Сейчас в арсенале охотников за жареными фактами гораздо больше шпионских устройств, чем на твоей голове — красивых волос. Мы не можем всю жизнь прятать твою дочь от журналистов. Не станем и пытаться. Даже в том случае, если ты решишься на аборт, у нас будет достаточно проблем с прессой, хотя наши служащие — не из тех, кого можно разговорить с помощью взятки или алкоголя. Итак, я жду твоего решения.
— Мне очень жаль.
— Мне тоже.
Молодая женщина встала и направилась к выходу. Возле двери ей показалось, будто она слышит поскуливание китайской собачки.
За аккуратной живой изгородью намеренно запущенного сада начиналась грунтовая дорожка. Она сбегала по склону холма, петляя, словно капризная река, местами исчезая в зарослях розы «Форсайт», ныряя в волны гинкго, над которыми реяли чайки. Надо было пройти по этой тропинке не меньше тысячи футов, чтобы добраться до искусственных развалин, находившихся в двухстах футах ниже Обители Сна.
Развалины занимали добрый акр склона холма. В джунглях сирени среди колоколов ив виднелись потрескавшиеся фронтоны, полуосыпавшиеся бордюры, накренившиеся или вовсе поваленные колонны, безликие и безрукие статуи и относительно редкие груды обломков. Тропа постепенно расширялась и, наконец, исчезала там, где прибой Времени стирал навеваемое руинами memento mori, и где брели мужчина и женщина из Круга. Руины, казалось, околдовывали, заставляя забыть о времени, и мужчина, обводя руины взглядом, мог бы сказать: «Я старше, чем все это», а его спутнице могла сказать в ответ: «Когда-нибудь мы снова придем сюда, и ничего этого уже не будет». Но она молчала, шагая вслед за ним по щебню, туда, где посреди высохшего фонтана ухмылялся варварски изувеченный Пан и где начиналась другая тропа, не запланированная создателями сада и появившаяся совсем недавно; там желтела вытоптанная трава и густо рос шиповник. Мужчина и женщина приблизились к стене, отделявшей развалины от берега, перебрались сквозь пролом, как коммандос, чтобы взять приступом полоску пляжа длиной в четверть мили. Здесь песок был не так чист, как на городских пляжах, где его раз в три дня заменяли свежим, зато тени здесь были удивительно резкими, а у воды лежали плоские камни, удобные для раздумий.
— А ты обленилась, — заметил он, сбрасывая туфли и зарывая пальцы ног в холодный песок. — Не захотела идти в обход.
— Да, я обленилась, — согласилась она.
Они разделись и направились к воде.
— Не толкайся!
— Вперед! Наперегонки до скал!
На этот раз он победил.
Они нежились на лоне Атлантики, как самые обычные купальщики любой эпохи.
— Кажется, я могла бы остаться здесь навсегда.
— Сейчас холодные ночи. К тому же, здесь часто бывают шторма. Запросто может унести в море.
— Если бы всегда было, как сейчас, — поправилась она.
— «Verweile doch, du bist so schon», — процитировал он. — Помнишь Фауста? Он проиграл. Проиграет и Спящий. Я тут как-то перечитывал Юнгера… Эй! В чем дело?
— Ни в чем.
— Девочка, что-то тут не так. Я же вижу.
— Какая тебе разница?
— Что значит — какая разница? Ну-ка, выкладывай!
Ее рука, словно мост, перекинулась через маленькое ущелье между каменными плитами и нашла его руку. Он повернулся набок, с тревогой глядя на влажный атлас ее волос, смеженные веки, впалые пустыни щек и кроваво-красный оазис рта. Она сильнее сжала его руку.
— Давай останемся здесь навсегда, несмотря на холод и шторма.
— Ты хочешь сказать…
— Что мы можем сойти на этой остановке.
— Понятно. Но…
— Но тебе этого не хочется? Тебе нравится этот великий розыгрыш?
Он отвернулся.
— Кажется, в ту ночь ты был прав.
— В какую ночь?
— Когда сказал, что нас дурачат. Что мы — последние люди на Земле, и пляшем перед пришельцами, которые наблюдают за нами по непостижимым для нас причинам. Кто мы, как не образы на экране осциллографа? Мне смертельно надоело быть предметом изучения.
Он не отрываясь глядел в море.
— Мне сейчас очень нравится в Круге, — сказал он. — Поначалу я был к нему амбивалентен. Но несколько недель, то есть лет, тому назад я побывал на своем прежнем рабочем месте. Теперь там все иначе. Масштабнее. Совершеннее. И дело не в том, что там появились устройства, о которых пятьдесят-шестьдесят лет назад я даже мечтать не смел. Пока я там находился, меня не оставляло странное чувство… Я общался с малюткой Тенгом, главным технологом, который по части болтовни не уступит Юнгеру. Я не слушал его, а просто смотрел на все эти тандем-резервуары и узлы механизмов, и внезапно понял, что когда-нибудь в одном из этих корпусов, среди сумрака и блеска нержавеющей стали, из стекла, пластика и пляшущих электронов будет создано нечто. И это нечто будет таким прекрасным, что мне очень хотелось бы присутствовать при его рождении. Это было всего лишь предчувствие; я не назову его мистическим опытом или чем-нибудь в этом роде. Но если бы то мгновение осталось со мной навсегда… Как бы там ни было, Круг — это билет на спектакль, который я мечтаю посмотреть.
