Сергей Беляев - Радиомозг
– А я-то не очень силен, – сознался Лука. – На меня Мишутка сердится, что плохо смыслю в этих волнах, кристаллах да проволоках… Длинные да короткие… волны эти самые… А вот тут у него штуковина вставлена, будто что ни на есть крохотную волну и то поймает.
Набухшие веки человека приподнялись над его мутными глазами и на секунду вспыхнули. Лука поймал этот взгляд.
– Хорош мальчик? А все – наука.
– Я понимаю, понимаю… – закивал головой человек и, не отрываясь, смотрел на радиоприбор Мишутки.
Под окном залаяла собака.
– Кого еще несет? – заглянул Лука в оконце. – Эка темь, ни зги не видать… Пойти посмотреть… Может, Никита заявился?.. Да ведь уж ночь на дворе.
Лука вышел в сени. Собака жалась у крылечка и лаяла в темноту. Он посмотрел с крылечка в палисадник. Никого не было видно. Тогда Лука повернулся и взялся за скобу двери в кухню. Но дверь распахнулась сама. В сенцы из кухни шагнул Иван Петрович.
– Чего тебе? – выговорил Лука.
Иван Петрович ничего не ответил и оттолкнул Луку в сторону. Лука вытянул руку и схватил Ивана Петровича за голову. Иван Петрович спрыгнул с крылечка и исчез в темноте.
– Вот так черт, – поежился Лука и прислушался. Из домика его звал встревоженный голос жены. Он вбежал в комнату. Аннушка сидела на постели и показывала рукой вперед.
– Где он?
Лука развел локти.
– Сумасшедший… убежал.
Аннушка торопливо говорила:
– А он сейчас из Мишуткина радио какую-то катушку вывинтил, в карман спрятал и за тобой следом.
Тут она внезапно вскрикнула и с ужасом посмотрела на руку мужа. Лука посмотрел тоже.
У него в руках был мокрый лохматый парик.
IX. ГОЛОВНАЯ БОЛЬ
Илона, закутавшись в расписную заграничную шаль, сидела у пылавшего камина и задумчиво смотрела, как на поленьях от жара скручивалась сухая береста. Потом белая березовая шелуха вспыхивала, и в комнате по стенам начинали бегать новые отсветы.
Илона отложила недочитанную книгу и потянулась к стоявшему на круглом столике звонку.
Вошла Глафира.
– Ты звонила, Илоночка?
– Да… Сколько времени?
– Полчаса седьмого.
– Спусти портьеры на окнах. Уже темно… У меня все время болит голова… И кажется, что кто-то подглядывает в окна.
Глафира задернула портьеру.
– Ну, кто может подглядывать? Это твои фантазии, Илона. – Она стала шевелить каминными щипцами прогоравшие поленья и повторила: – Сильные фантазии, да.
– Может быть, – слабо согласилась Илона. – Сядь, тетя Глафа, со мной… Посиди… Снег идет?
Глафира села в кресло напротив Илоны.
– Сыплет понемногу. К ночи разыграется метель. Барометр идет на понижение… Ах, эти русские метели. Один падающий снег, который сдувается ветром, и свист… А помнишь, в Шварцвальде? Ветер играет симфонию… Ущелья трубят… Жутко… А здесь от русских знаменитых метелей мне только скучно и хочется опять домой.
– Отца еще нет? – спросила будто саму себя Илона.
– Он рано ушел в город… Вернется, как всегда, после полуночи.
Илона, не отрываясь, смотрела на каминное пламя.
– Как это странно. Я почти не вижу своего отца. Хотя живу в его доме… на этой русской даче… И эта головная боль, непохожая ни на какую боль, ни с чем не сравнимая… Я как будто и вижу отца, но словно во сне, в каком-то странном тумане, словно сквозь тонкую пелену дыма… голубого, заволакивающего. – Она отвела лицо от огня и взяла Глафиру за руку. – Тебе не кажется это странным?
Глафира погладила тонкую руку Илоны.
– Что же тут странного? В ту ночь, когда ты только что приехала, ты перепугала нас с профессором… Закричала… Мы нашли тебя без чувств, в обмороке… Профессор как раз вернулся… Он ухаживал за тобою, все время просиживал около твоей постели, пока ты хворала. А теперь у него дела.
– Ну какие же могут быть дела у отца? – в раздумье опустила Илона голову. – Впрочем, он зарабатывает деньги… Здесь большие средства отпускаются, чтобы догнать нашу европейскую науку. У нас писали, что большевики на этот затраченный капитал получат одних процентов в десять раз больше заграничного. Отец бросил родину, политехникум… из-за денег? Или из-за славы?
– Дела профессора – его дела, – сухо заметила Глафира и отняла руку от руки Илоны.
– А я? – продолжала думать вслух Илона. – Я никак не могу выздороветь. У меня все время болит голова. По телу разлита невероятная слабость. Мне днем лень шевельнуться. О прогулке по воздуху я думаю с ужасом. Я забываю иногда самые простые вещи. Не могу вспомнить, какое вчера было число… Когда читаю, то не понимаю смысла фраз, которые читаю… Может быть, я схожу с ума?
Глафира жидко засмеялась:
– Опять фантазии? Ты просто устала за время болезни… Профессор говорит, что это скоро пройдет… И ты опять будешь бегать на лыжах, как бегала, помнишь, в Шварцвальде… Будем верить профессору. Он очень знающий человек. Недаром он в городе делает дела.
– Какие? – горьким тоном спросила Илона.
– Он, может быть, читает лекции, может быть, ведет работу по специальности… Есть места… Одних университетов в городе три. Впрочем, он раз сказал, что, может быть, его работа в городе скоро кончится… Его контракт с большевиками кончается, и он может вернуться домой… А ты, я думаю, скоро выздоровеешь.
Поленья в камине прогорели и рассыпались блестящими угольями.
Илона слабо улыбнулась.
– Это тоже твои фантазии, тетя Глафа… Они тоже рассыпятся, как уголья в камине… Мне кажется, что я стала другой… Прежнее никогда не возвратится.
Она замолчала и прислушалась. Из-за окон донесся отдаленный гудок.
– Автомобиль? Отец?
Она наклонилась к Глафире.
– Нет, не профессор. Это автомобили на дороге, за полем… Сегодня на соседнем заводе справляют какое-то торжество. Так это туда едут из города гости. Ветром доносит гудки.
– Гости… Торжество, – печально вздохнула Илона. – Неужели есть еще жизнь с гостями, с балами, с торжественной музыкой? Я не верю этому. Все теперь другое. Жизнь другая, я сама другая. – Она наклонилась к Глафире. – Слушай… Я боюсь подумать, что… Боюсь сказать… Но мне кажется, что мой отец сейчас не тот, не прежний… Он тоже… другой.
Глафира приподнялась.
– У тебя, дитя, расстроены нервы… Смотри, восемь часов, и тебе пора принимать лекарство.
– Не хочу, – почти простонала Илона. – От этой кислой микстуры у меня еще больше заболит голова… Нет, я просто лягу вот здесь на диване… Постараюсь уснуть.
Слабыми, неверными шагами Илона доплелась до дивана у стены и опустилась на него. Глафира налила в ложку микстуры из зеленоватого аптечного пузырька.
– Прошу тебя, выпей… Ведь профессор разбранит меня, если ты не примешь лекарства… Ну, будь паинькой, детка.
