Роман Глушков - Угол падения
– Кажется, я вас не понимаю, – озадаченно нахмурил брови Тремито. – А Флибустьер, могу поспорить, не понял бы и подавно. Да к тому же переломал вам все ребра за то, что вы назвали его гангстером. Мне доводилось сидеть в тюрьме, мистер Платт, и я знаю, что такие парни, как Тремито, сильно обижаются, когда кто-то в открытую называет их гангстерами, мафиози, макаронниками и другими неприятными словами.
– Прошу прощения, больше не повторится, – заверил Доминика мусорщик-мультимиллионер. – Стереотипы – они, знаете ли, хуже вредных привычек… И спасибо за совет – впредь буду внимательнее обдумывать то, что хочу сказать.
– Не за что мне вас прощать, – огрызнулся сицилиец. – Я же не Мичиганский Флибустьер, за которого вы меня упорно принимаете… Однако все равно не прочь узнать, что вы имеете в виду, когда просите кого-нибудь познакомить вас с его миром. Это что, подразумевает экскурсию по памятным местам или всего-навсего подробный пересказ автобиографии?
– Ни то и ни другое, – помотал головой Морган. – Но ваш вопрос вполне своевременен, и будь я сейчас на вашем месте, то спросил бы о том же. Уверен, вы давно ломаете голову над тем, где именно находитесь, поэтому спешу уточнить: это по-прежнему Черная Дыра. Только не мой служебный офис и не участок Утиль-конвейера, а что-то наподобие моего фамильного М-архива, который я храню в Поднебесной. А вот это все… – Креатор обвел широким жестом окружающий его и собеседника, безлюдный Чикаго, – мое первое детище, сотворенное в М-эфире еще во времена сотрудничества с «Террой». Разрешите представить вам, синьор Аглиотти, главный экспонат моей ностальгической коллекции – тот самый легендарный симулайф Терра Олимпия, открытый в две тысячи тридцать третьем и просуществовавший в качестве главного игрового симулайфа планеты целых пять лет. Это он сделал меня миллионером, и ему я обязан тем, что стою сейчас перед вами, богатый и независимый, а не доживаю свой век в доме для престарелых алкоголиков, мучаясь от цирроза печени и несбывшихся надежд.
– И что с того? – полюбопытствовал Тремито. Не исключено, что двадцать лет назад ему доводилось слышать об этом симулайфе (по крайней мере, о существовании корпорации «Терра» и проводимых ей исследованиях он кое-что знал), но сегодня Доминик уже не помнил таких подробностей. В первой половине тридцатых годов он стал членом семьи Сальвини и проделал стремительную карьеру от рядового бойца до исполнителя особо важных поручений, подчиняющегося непосредственно capo и никому больше. Поэтому неудивительно, что многие модные в те годы мультимедийные развлечения миновали Аглиотти стороной.
– Терра Олимпия была в свое время уникальным симулайфом, – продолжал Платт. – Попадая в него, игрок получал практически абсолютную свободу, а также возможность менять окружающий мир и себя так, как только заблагорассудится. Впервые в истории любой человек, даже самый посредственный, мог ощутить на собственной шкуре, что такое – быть богом. Причем в моем мире это было отнюдь не трудно, а очень даже легко и приятно. В Терра Олимпия все зависело только от вашей фантазии, и чем богаче было ваше воображение, тем ярче и насыщеннее вы могли здесь жить…
– Ближе к делу, – попросил Доминик. Он давно понял, что болтливого мусорщика требуется периодически одергивать, дабы тот не отклонялся от темы разговора.
– Одну минуту, синьор Аглиотти, скоро вы все поймете, – заверил сицилийца Морган, – тем более что в законах Терра Олимпия гораздо проще разобраться самому, чем с подсказок инструктора. Парадоксально, но это действительно так. Вам стоит лишь попробовать, чтобы убедиться в правоте моих слов.
– К чему вы клоните? – Тремито встрепенулся и насторожился, словно креатор замахнулся на него своей тростью. – Хотите, чтобы я занялся здесь той «симу-дрянью», какой вы только что промывали мне уши? Но мы вроде бы вели речь совершенно о другом!
– Именно об этом мы с вами и толковали, – уточнил Платт. – При помощи симулайфа Терра Олимпия вы покажете мне мир таким, каким видит его Мичиганский Флибустьер. Немного практики, и вы сумеете воплотить в реальность любые ваши воспоминания. Например, я был бы не прочь узнать о вашем детстве, о первом убитом вами человеке, об обряде вступления в семью Сальвини, о той кровавой бойне на барже «Аурелия»… Просто хорошенько сконцентрируйтесь на любом памятном отрезке вашей жизни и вспомните его хотя бы фрагментарно. А уж Терра Олимпия дорисует все упущенные вами детали, будьте спокойны.
– Мистер Платт! – Тремито шумно и протяжно вздохнул, выразив тем самым сожаление по поводу креаторского упрямства. – Я устал твердить одно и то же, однако повторюсь: все, что нарисует вам ваша Олимпия, будет воспоминаниями не Мичиганского Флибустьера, а Игнасио Маранцано. Как говорил в подобных сомнительных случаях один мой знакомый еврей: оно таки вам надо?
– Синьор Аглиотти! – ответствовал Морган после аналогичного не менее тяжкого вздоха. – Ваша неуступчивость вполне объяснима. Я премного наслышан об омерте – вашем традиционном кодексе молчания – и могу представить, каково это: быть связанным клятвой, за нарушение которой вас ждет неотвратимая и жестокая смерть. Но, с другой стороны, я ведь не вынуждаю вас исповедоваться, как это делают в ходе следствия ваши так называемые отступники. Если быть точным, вам вообще не придется ни говорить, ни писать признания, ни заниматься опознанием кого-либо из ваших друзей и знакомых. Ничего предосудительного, что подпадало бы под нарушение вами кодекса омерта.
– Слыхом не слыхивал ни о каком таком кодексе, – заметил Доминик. – Очевидно, вы просто насмотрелись гангстерских кинофильмов или начитались бульварных романчиков. Однако окажись на моем месте Флибустьер, он обязательно спросил бы вас: а каковы гарантии, что наша беседа не протоколируется федералами?
– Я могу предоставить вам доступ к настройкам симулайфа. Изучив их, любой креатор убедился бы, что наша с вами встреча проходит в строго конфиденциальной обстановке и не записывается на мнемонакопители, – сказал Платт. – Но вы ведь все равно не разбираетесь в таких тонкостях, а стало быть, вам или придется поверить мне на слово или… хм… не поверить и отключиться от Терра Олимпия. Как я поступлю в последнем случае, вы осведомлены. Вот такой незамысловатый расклад: вы соглашаетесь на мои условия, и я клянусь, что никто, кроме меня, не узнает о нашем договоре, либо не соглашаетесь и гарантированно подставляете под удар семью Сальвини… В каком из двух случаев вы действуете ей во благо, решайте сами.
– Что ж, раз вас так сильно интересуют воспоминания Игнасио Маранцано, я могу предоставить вам… некоторые из них… – У Аглиотти бывали в жизни дилеммы и посложнее, но на такой провокационный шаг он шел впервые. Верность семье и благо семьи… Сроду не подумал бы Тремито, что эти прежде неразрывные для него понятия однажды войдут в конфликт друг с другом. Доминика поставили перед противоречивым выбором, но он был уже далеко не молод, чтобы не определить разницу между предложенными вариантами. Что стоила верность Аглиотти традициям, если из-за его упрямства члены его семьи подвергнутся новым преследованиям со стороны ФБР? Что стоила жизнь Тремито, поступившегося принципами и согласившегося сотрудничать с креатором, в сравнении с благополучием осиротевшей семьи Сальвини? Выводы были столь очевидны, что их даже не требовалось класть на чаши весов, чтобы определить, какой из них ценнее. Всю жизнь Доминик только и делал, что выбирал из двух зол, и сейчас, если отринуть эмоции и оставить голые факты, ему предстояло совершить то же самое.
