Роман Глушков - Угол падения
– Какого черта?! – громко вопросил Аглиотти у пустоты и со злости пнул кресло, обитое протертым до дыр дерматином. Кресло перевернулось и упало на деревянный столик, который тоже грохнулся набок и рассыпал под ноги беспардонному посетителю лежавшие в ящиках хромированные цирюльничьи инструменты. Тремито перешагнул сотворенный им беспорядок, обошел все имеющиеся в заведении подсобные помещения, но так и не обнаружил среди них искомый транзит-шлюз.
Впав в еще большее раздражение, сицилиец вернулся в главный зал, а из него – снова на улицу, сшибив по пути второе кресло и кадушку с фикусом. Остановившись перед дверью парикмахерской, Доминик секунду помешкал, а затем, осененный запоздалой догадкой, переключил лок-радар из дежурного режима в рабочий и уставился на дисплей.
Согласно отраженным на нем координатам, в настоящий момент Аглиотти находился в мертвой зоне и был полностью отрезан от единого ментального пространства. Коммуникатор информировал владельца о том, что тот все-таки покинул Менталиберт и, по косвенным приметам, вроде бы добрался до офиса Платта. Если, конечно, не угодил невзначай в другую мертвую зону, обжитую похожим на Моргана отшельником. Но это маловероятно. Учитывая малое количество подобных «островков» в М-эфирном океане и тот факт, что транзит-шлюз давал доступ не ко всем из них – а, вероятнее всего, вообще к одному-единственному, – не было никакой случайности в том, что сицилиец угодил именно в итальянский район родного Чикаго. Старый битый пес Тремито чуял во всем этом явную провокацию креатора-мусорщика, тем более если вспомнить его нездоровый интерес к персоне Мичиганского Флибустьера. Но с какой целью Платт затеял с «мистером Маранцано» эту непонятную игру? Поди пойми этих чокнутых престарелых гениев, живущих по одним им известным принципам!
– Как это понимать, мистер Платт?! – задрав голову к небу, зычно прокричал Доминик на весь пустынный квартал. И, не получив ответа, продолжил: – Эй, я к вам обращаюсь! Только не надо делать вид, что вы меня не слышите! Что за фокусы вы себе позволяете, черт вас дери?! Э-э-эй!..
Голос Тремито отразился от облупленных стен старых многоэтажек и, наверное, был слышен в пустом городе даже на том берегу Чикаго-ривер. Доминик невольно подумал, что, закричи он во всю глотку в настоящем итальянском квартале, отовсюду на возмутителя спокойствия тут же посыпались бы грубые просьбы заткнуться и проваливать в задницу. На что зачинщик скандала просветил бы оппонентов, какими в действительности porcas putanas являлись их матери, пусть даже он не был знаком ни с одной из этих почтенных синьор. После чего узнал бы кое-какие подробности и о своей матери, сестрах, а также прочих родственниках женского, а возможно, и мужского пола. На том бы скандалисты и разошлись, пожелав друг другу на прощание поскорее подохнуть собачьей смертью… Обыденная уличная склока – можно сказать, своего рода традиция, – что в подобных районах ежедневно происходили сотнями, если не тысячами. И несмотря на потоки обоюдных оскорблений, редко когда эти ссоры заканчивались потасовками. А все потому, что каждый сицилиец, который еще не утратил свои корни, свято помнил: помириться с соотечественником после перебранки легко, а вот после мордобоя – практически невозможно. Бескровных драк в этих кварталах не бывает, а за пролитую кровь следует мстить. Любой же мститель на Сицилии, как гласила народная мудрость, должен был заранее вырыть две могилы – одну для врага, а другую – для себя…
М-эфирный Чикаго никак не отреагировал на выкрики Аглиотти, отчего тот, помимо раздражения, испытал также чувство обиды. Доминик терпеть не мог, когда его игнорировали, а тем более если он нарочито пытался привлечь к себе внимание. Возможно, кто-то другой стерпел бы подобное неуважение, но только не заносчивый сицилиец. Грязно выругавшись, он поднял с тротуара железную урну и с размаху зашвырнул ее в витрину «Королевского погребка», вмиг разбившуюся на множество мелких осколков. Их звон, должно быть, долетел аж до главного полицейского управления города, но на безлюдной улице, где буянил Тремито, по-прежнему царило неестественное спокойствие.
Урны стояли возле каждого фонарного столба, и следующей хулиганской выходкой Мичиганского Флибустьера должен был стать разгром припаркованного у бара автомобиля. Однако надругательство над стареньким «Кадиллаком» не состоялось, поскольку глас вопиющего в пустынном городе М-дубля был наконец-то услышан.
– Умоляю вас, синьор Аглиотти: оставьте этот напрасный вандализм! – раздался за спиной Доминика невозмутимый голос. Сицилиец только что вытряхнул мусор из очередной урны и готовился вот-вот разнести ей лобовое стекло автомашины. Заслышав обращенную к нему мольбу, он сначала грохнул в сердцах жестяной бак об асфальт и только потом обернулся, сделав это с подчеркнутой неохотой, как будто его оторвали от крайне важного занятия. Тем не менее за маской злости на лице Тремито скрывалось удовлетворение, а в холодных полуприкрытых глазах отчетливо читалось: «Я так и знал, что это будешь ты, чокнутый ублюдок!»
«Чокнутый ублюдок» Платт между тем неспешно шагал по тротуару от набережной Чикаго-ривер. Не иначе, креатор материализовался прямо из воздуха, поскольку Доминик всего пару секунд назад глядел в том направлении и никого не обнаружил. Обладатель комичной «мушкетерской» внешности и архаичной тросточки с набалдашником разгуливал по городу в длиннополом клетчатом пальто, а на седой всколоченной голове мусорщика красовался такой же клетчатый берет с красным помпоном. Не будь Аглиотти так зол, он наверняка не удержался бы от улыбки: видеть в бедном итальянском квартале представителя богемы (больше никто на памяти Тремито не носил в Чикаго такие экстравагантные ретро-гардеробы) оказалось крайне непривычно. Если бы дело происходило в реальности, а Доминику было лет восемнадцать-двадцать, он точно не удержался бы от соблазна преподать «клетчатому» stronzo урок и доходчиво растолковать, где в этом городе разрешено гулять таким франтам, как Морган Платт, а куда им лучше не показываться. И трость не помогла бы ублюдку – намяли бы бока, обчистили карманы да бросили где-нибудь в подворотне, избитого и оборванного…
– Я, кажется, уже говорил вам, мистер Платт, что я – не Мичиганский Флибустьер, – напомнил Доминик креатору, не упустив в горячке то обстоятельство, что Морган назвал его настоящим именем. – Какого дьявола вы устроили здесь весь этот балаган?
– Да полноте, синьор Аглиотти! – Хозяин квадрата картинно развел руками, будто встретил на улице старого доброго знакомого. – Неужто вы думали, я настолько глуп, что не отличу настоящего Тремито от поддельного? Ведь вы пришли в мой мир, господин Флибустьер, и здесь у вас нет и не может быть от меня никаких тайн… Здесь я, как говаривали древние мудрецы, ego te intus et in cuto novi … – И, заметив недоумение собеседника, уточнил: – «Вижу тебя и под кожей, и снаружи». А что касательно этого, как вы выразились, балагана, то отвечу вам следующее: создавая его, я хотел, чтобы вы ощутили себя в привычной среде и тем самым побыстрее раскрыли мне свою истинную сущность.
