Томас Диш - Щенки Земли
Он сорвал капюшон, обнажая то, что должно было быть его лицом. Обжорство так переполнило его, что исчезли все признаки лица, кроме отяжелевших от награбленного добра хомячьих щек и подбородка, которые окружали запачканное едой отверстие рта. Эта сдобная плоть походила не на лицо, а на огромные ягодицы, на которых глазные впадины выглядели едва заметными ямочками.
— Полагаю, ты теперь тоже любишь немножко полакомиться тортом. О, я заметил твой прожорливый взгляд на этот поднос с кондитерскими изделиями. Пере, пришло время подать мистеру Саккетти послание.
В то время как два его товарища, схватив меня за руки, принуждали встать на колени, третий кроликоголовый херувим подошел ко мне, пошевеливая своим малюсеньким розовым носом в предвкушении удовольствия; его пуховые крылья спазматически подрагивали подобно больному аритмией сердцу. Округлыми пальчиками он забрался в похожую на раскрывшийся цветок гноящуюся рану на его мошонке и выхватил из нее тонкую белую гостию, покрытую неразборчивыми письменами.
— Боюсь, что… я не… пойму.
— Конечно. Ты должен это съесть, — объяснил Фома Аквинский. — И тогда ты поймешь его совершенно точно.
Херувим силком запихнул хлебец (который имел тот же запах, который поднимался из ямы) мне в рот. Отпустив меня, ангелы дружно запели:
О esca viatorum,
О panis angelorum,
О manna cáelitum
Esurientes ciba
Dulcedine non priva,
Corda quaerentium.[62]*
Как только тошнотворная сладость миновала мой рот, послание, подобно чудотворной лампаде, ослепительно ярко засияло своей невыносимой правдой.
— Как мог я не знать!
Я смог увидеть наши имена на гигантских письменах золотом по лазури так же отчетливо, как в любой книге: Джорджа Вагнера первое, затем Мордикея и всех других заключенных одно за другим, и в самом низу свое собственное.
Но не это было причиной боли, она была в несомненности того, что я уже знал. Я уже знал это почти с момента прибытия в лагерь «Архимед».
Аквинский, у которого не было никакого нимба, это откормленное на бекон брюхо, качающее кровь в огромную рогатую голову-тыкву, катался по полу, корчась от смеха. Его мычание наполняло комнату, заглушая нежное песнопение ангелов, и я проснулся.
Позднее:
Хааст под давлением подтвердил то, что и без того ни в коем случае невозможно было больше скрывать и что оставалось для меня так долго неведомым только из-за моего отчаяния, преднамеренной слепоты. Теперь я знаю это, теперь я знаю, я знаю это и чувствую настоящее облегчение, такое же, как чувствует убийца, судебный процесс над которым скучно тянулся недели и который слышит наконец решение присяжных, решение, в котором у него никогда не было сомнения, — «Виновен» — и, с той же безошибочностью, свой приговор — «Смерть». С 16 мая я заражен Паллидином. Здесь знал это каждый, но не я, и я, хотя не прислушивался к шепоткам, пока они не превратились в мычание, наполняющее Мир, я знал тоже.
КНИГА 2[63]
«Слишком много самоанализа. Недостаточно факторийности. Сосредоточьтесь на живых описаниях реальных вещей» Он прав, я знаю. У меня единственное оправдание — этот ад темен.
* * *Вымя кита — или печки?
* * *«Он слышал печальные голоса и ощущал подергивания то в одну, то в другую сторону, так что временами ему казалось, что он вот-вот будет разорван на куски или истоптан словно слякоть на улицах», — затем отрывок дальше: «…как раз когда он добрался до пасти пылающей ямы, один из злобных их оказался позади него, и неслышно подступил к нему, и нашептывал множество ужасно богохульных мыслей ему, которые, как он думал, действительно рождались в его разуме. Не хватало ему благоразумия ни заткнуть уши свои, ни понять, откуда исходят эти богохульства».
* * *Мы настаиваем на том, что искусство искупает время; на самом деле оно его всего лишь передает.
* * *«Чего бы Бог ни пожелал, Он делает». Кошмарная правда.
* * *«Его жизнь приобрела тогда черты воды в стакане, где он ополаскивал кисти свои: перемешавшиеся цвета имели цвет грязи».
«Портрет П.»
* * *Все дело в деревянной дудке, которая заставляет верить, что за ней ангел: ангел, играющий на виолончели.
* * *Вот что Мордикей говорил о «Портрете»: «Роман бестолков, но эта непомерная бестолковость и делает его интересным. Бестолковость — не самоцель; вернее всего, я просто позволяю бестолковым пассажам быть там, где они сами желают».
И в другой раз: «Искусство должно наводить скуку. То, что для одного человека натюрморт, для другого — nature morte.[64]
* * *Не камешки скрипят под моими железными подковками — это обуглившиеся детские кости.
* * *Не бери, не давай,
Не печалься, друг:
Время не вечно.
Спеши! Спеши!
Здесь, в аду, есть выбор только между невыносимым холодом и невыносимой жарой. «Между этими состояниями они мечутся, стеная, туда и сюда, потому что переход из одного в другое всегда кажется божественным отдохновением».
* * *О Хаасте Скиллиман говорит: «Его рассудок так поврежден от природы, что он вряд ли в состоянии перечислить буквы в алфавитном порядке».
* * *Вот как! Даже алфавит распался. Словно пронзительно вопившему, капризному ребенку дали развалить замок из кубиков.
Скиллимана инфантильная личность.
* * * Притча о тыкве и мальвахЭтой весной среди его мальв проросла интеллектуальная тыква. Мальвы были красивы, но он знал, что от тыквы будет больше пользы. Она не созревала до самого октября, но мальвы к тому времени уже погибли.
* * *«Я знал человека, который за один вечер написал семь хороших стихотворений».
«Семь за одну ночь! В это трудно поверить».
* * *Без науки у нас не было бы этого множества устремленных ввысь стел. Она (наука) — вуаль, открывшая губы, это мир несказанный. Даже проклятый благоговеет перед ее алтарем.
* * *Амфортова элегия становится моей собственной:
Nie zu hoffen dass je ich Könnte gesunden.[65]
* * *Себастьян, пораженный стрелой Времени.
* * *Мид говорил: «Но с другой стороны, Скиллиман не так уж плох. У него, например, очень славные глаза — если вам нравятся глаза».
Эта шутка возвратила меня в свою память — времен средней школы. Бедный Барри — он буквально разваливается по кусочкам. Как если бы его тело с отвращением относилось к аутопсии.
