Ирина Белояр - Уайтбол
— Опять миражи, — констатировал Алекс. — Красиво. Но все равно надоело. Не люблю загадок без ответов. Вчера, прикинь, светящихся бабочек видел.
— Бабочек? Вчера?
— Подозреваю, то все-таки не бабочки были. Очередной оптический эффект. Тоже красиво.
— Какой ответ тебе нужен? Энергетика здесь такая, вот и все.
— Откуда она взялась, эта энергетика?
— От природы. Полярное сияние откуда берется? Или — радуга?
— Там энергетика ни при чем. Чистая оптика. А тут не поймешь, от чего больше — от природы или от лукавого.
Он выпустил дымное колечко, проводил его глазами. Колечко держалось долго — несколько секунд, почему-то свернулось в знак бесконечности и только после этого начало рассеиваться. Алекс удовлетворенно кивнул, будто получил подтверждение собственным словам, потом закончил мысль:
— И люди сумасшедшие.
— Почему сумасшедшие?
— Живут… даже не знаю, как кто. Праздники языческие отмечают. Правила у них неписаные, с точки зрения здравого смысла необъяснимые. Полгода пашут, как проклятые — полгода дурака валяют. Баба на сносях — мужика не пускают на работу — ясное дело: рожать ему, а не ей, — Рыжий засмеялся:
— Хотя у них тут что угодно может быть… Про похороны уж не говорю: никто ни хрена не делает, двести человек как один. Будто покойник им всем родной.
— Традиции.
— На кой хер современным людям такие традиции? Ладно, основатели были психи. Но ведь от той коммуны ничего не осталось. Живут, как все — не общиной, а семьями. Религию первоначальную никто ни фига не помнит. От цивилизации не шарахаются: электричество, телефония, интернет… А ритуалы свои дикарские продолжают соблюдать. И общаться с ними невозможно — так и сыплют загадками.
— Я нормально общаюсь.
— Ты — давно уже свой, тебе доверия больше. Или привык, говоришь на их языке и сам не замечаешь.
— Доверие здесь ни при чем. Что им скрывать?
— Может, и нечего, однако ни на один вопрос прямого ответа не добьешься. Они меня, кажется, за папарацци держат. И не любят поэтому. Предпочитают жить тихо. Исследовательскую группу вытурили в позапрошлом году… Или я опять чего-то не понял?
— Вытурили, — согласился Михаил. — Правда.
— Вот-вот. Только я не папарацци. Свободный художник и бессемейный мужик. Приключения люблю. Мне здесь интересно было.
— Интересно критиковать чужие нравы?
— Я не критикую, а удивляюсь. А хоть бы и критиковал, все равно интересно. Было. Теперь — нет. Не люблю загадок без ответов… Ты вот пять лет уже тут живешь. Много о них узнал?
— Я о себе-то ничего не знаю.
— Экий ты нелюбопытный. Могилу основателя коммуны в центре поселка видел? Так вот, есть предположение, что не своей смертью помер мужик.
— А чьей?
— Замочили его. Свои же воспитанники. А потом сожрали. Всем больным на голову коллективом.
— Бред. С чего ты это взял?
— Так, по недомолвкам сложилось. Может, и бред. Ты бы поспрашивал, тебе — ответят…
* * *Прошло две недели. Море вскрываться не желало, разумеется: до настоящей весны действительно еще как до луны. Зато в лесу уже началась развезень. Податься стало ровным счетом некуда.
Алекс завел себе очередную глупую подружку и передумал уезжать.
А Михаилу не давал покоя тот разговор на пирсе. Старался не думать, гнал от себя бредовые идеи Рыжего, но они, суки, возвращались снова…
…О поселке Пробуждение все знали одно и то же, ничего тайного в этой информации не было. В двадцать пятом году нынешнего столетия кусок земли откупила кучка религиозных фанатиков общим числом несколько десятков человек. Недешевое, надо сказать, приобретение: в те времена в здешних местах был второй Крым.
Религия новопоселенцев — какая-то гремучая смесь буддийской, старославянской, авестийской, кастанедской, сибирской и еще хрен знает какой мистики. Жили коммуной, полностью отказавшись от благ цивилизации.
Такие начинания, как правило, недолговечны. Запала хватает от силы на одно поколение. Потом подрастают дети, которым глубоко до фонаря завиральные чаяния родителей… Коммуна, как таковая, прекратила свое существование, а поселок почему-то остался. Больше того: разросся до двух с лишним сотен жителей. Дети улетали из гнезда — на мир посмотреть, но, в большинстве своем, возвращались. Люди, случайным ветром занесенные в Пробуждение, чаще всего оставались здесь навсегда.
А причина — необычная энергетика этого места. Оно творило чудеса: поднимало больных на ноги, вызывало у живых мертвецов волю к жизни… Одну необычную особенность сельчан Михаил заметил давно: хватающие глаза. Именно хватающие, иначе не скажешь. Не «горящие», не «тяжелые», не такие-сякие и еще десять тысяч определений. Глаза поселковых аборигенов не просто видели мир. Они брали его. Делали своей собственностью.
Вот так. Идейные бури давно отбушевали, осталась одна чистая энергия.
Каким образом основателю коммуны удалось найти такое место — знал только он сам. Говорят, долго искал. Хотя, действительно — черт его разберет, «что здесь от природы, а что — от лукавого»…
* * *Случай поговорить о странной могиле Анатолия Верхового — основателя коммуны — подвернулся ближе к концу месяца, когда лед залива вроде бы уже начал подтаивать.
— Опять ты всю зиму псу под хвост выбросил, — ворчливо сказала Маша.
— В каком смысле?
— В таком, что и не попытался до Верки дойти.
— Зачем мне к ней идти?
— Мозги ты мне пудришь. Если бы действительно хотел разобраться, кто ты есть и откуда, давно уже сходил к Верке. Хотя бы попробовал. Не пробуешь. Значит, все знаешь про себя. А мне заливаешь, мол, память отшибло.
Каждый раз по весне такой разговор. Каждый раз — когда и без разговоров неспокойно. Как объяснить дубовой деревенской бабе совсем простую вещь: знать правду и хочется, и колется? А вдруг эта правда окажется такой, что лучше бы ее не знать?..
…Иногда находило: бросить дела, сорваться туда, откуда все началось. К тому леднику, где пять лет назад подобрали обмороженного беспамятного человека дикие туристы. Может быть, там само вспомнится… Может быть. Если дойдешь. Если на ходу разберешься, как пользоваться альпинистскими веревками и железками. И еще — если получится раздобыть веревки и железки. Все это барахло — не «Винстон», чтобы при оказии в киоске прикупить…
Короче — находило и уходило. Когда уходило, разговоры о потерянной памяти болезненно отзывались где-то внутри души. Ничего не хотелось знать. Никаких тайн не хотелось — ни своих, ни чужих. Казалось — садисты одни кругом, насильно тянут куда-то, куда совсем не нужно…
