Владимир Михайлов - …И всяческая суета
Чайник поспел, и она заварила чай, сказав радушно: «Угощайся, Павел Никодимыч, чем богаты, тем и рады» — и уселась сама. Отпили по глоточку, намазали и съели по куску батона с джемом (Григорьев, намазывая, сказал: «Вот, глядишь, скоро и болгары давать перестанут, а венгры уж точно, что на хлеб мазать будем?», на что хозяйка ответила со вздохом: «Уж и не знаю, в Америке, что ли, джем покупать станем»), еще запили, и только тогда Тригорьев заговорил по делу, хотя внутренне так и сотрясался, словно перегретый котел.
— Вернулся, значит, Андрей Спартакович, — задумчиво произнес он, по милицейской своей привычке глядя Револьвере Ивановне прямо в глаза. — Вот радость-то в дом.
— Уж такая радость, такая радость, — подтвердила хозяйка, и даже вытерла глаза уголком посудного полотенца.
— И понятно, — согласился Тригорьев. — Долгонько его не было. Вербовался куда, что ли?
— Ты только не подумай, Никодимыч, — сказала старуха. — За ним все эти годы ничего плохого не было. А что когда-то случалось — так это все дружки его сбивали, а он — душа простая, доверчивая… Тогда у нас еще старый участковый был, Сидоряка…
— Майор Сидоряка, так точно, — подтвердил Тригорьев. — Сейчас на пенсии уже Николай Гаврилович, на заслуженном отдыхе. А насчет плохого — так или не так, да ведь срок давности вышел. Куда же вербовался он — далеко ли?
— Да как сказать… — несколько замялась Вера Ивановна.
Замялась она потому, что врать не любила, да и не очень-то умела; и все же правду сказать ей что-то мешало. Вроде бы и не было в Андреевом возвращении никакого нарушения закона, ничего ни стыдного, ни подлого, но вдруг старуха поняла, что правда ее — такая, что скорее самому окаянному вранью поверят, чем тому, что на самом деле произошло. — Далеко, Павел Никодимыч, — лишь подтвердила она. — Дальше некуда.
— На Дальнем Востоке был? Или, может, в Заполярье? Вид у него, прямо сказать, не больно здоровый.
— Хворает, оттого и вернулся. Уж я просила, просила. А то и еще бы там остался. — На всякий случай она перекрестила себе живот — чтобы пониже стола, незаметно. Хотя это сейчас в вину уже не вменялось, но все же непривычно было.
— Денег, наверное, привез. Будет вам теперь облегчение.
— Деньги-то у него были, — не очень уверенно согласилась Амелехина, — но не так, чтобы много. Болеть — дело дорогое. Конечно, вроде бы и бесплатно, только… Да и жизнь там дорога. И у нас тут не дешево, а уж там…
— Оттого и супругу к себе не выписывал?
— Оттого, а как же, от того самого. Да и потом, — вдруг осенило ее, — сейчас вернулся он, и его к жене сразу пропишут, а уедь она туда к нему — кто бы их сейчас заново в Москве прописал?
— Не прописали бы, — сурово подтвердил участковый. — А без прописки, сами понимаете, проживать не только в столице, а и где угодно запрещено. Такой существует порядок. Разве что в лимит попали бы, но сейчас вон новый Моссовет грозится и вовсе лимиту упразднить. Хотя, конечно, грозить проще всего, а вот сделать… — Он пошевелил пальцами, и Амелехина согласно кивнула.
— Ну что же, — сказал после небольшой паузы Тригорьев, как бы собираясь закончить разговор, хотя на самом деле до конца еще очень далеко было. — Приехал, значит. На каком вокзале встречала-то?
— А… на Казанском, — нашлась старуха, внутренне страдая.
— Так, так. Багаж, наверное, большой был?
— Н-ну… Багаж, знаешь, он малой скоростью отправил.
— Понятно. Значит, с вокзала без помех — домой?
— Куда же еще; домой, конечно.
— И верно, куда же еще? В кооператив, может, по дороге?
— Да разве что по дороге, — сказала старуха и смолкла.
— Ну ясно, по дороге. Наверное, срочность большая была. Что вы там заказывали-то?
— Да так… Вроде и ничего такого, Павел Никодимыч…
— Так заказывали — или нет?
— Нет, — сказала Револьвера Ивановна, изнемогая.
— Зачем же такая срочность была?
— Да надо было Андрею кого-то там повидать… Привет, словом, передать… издалека.
— Так и запишем, — сказал Тригорьев казенным голосом. — Ну, раз так, пойду я. Я ведь зачем зашел: только предупредить, чтобы с пропиской не мешкали. Прямо сразу пусть сходит, сегодня же. Вот встанет, позавтракает — и сразу туда.
— А как же. Пал Никодимыч, — глядя в сторону, подтвердила старуха. — Непременно, как же иначе.
— Дай-ка мне паспорт его на минутку, взглянуть только, — как бы невзначай попросил участковый, уже совсем было собравшись распрощаться. — Человек он для меня все же новый, и должен я знать, что с ним все в порядке.
Хозяйка дома стала болтать ложечкой в пустой чашке так усердно, словно звонила к ранней обедне.
— А я и не знаю, — сказала она нерешительно, — где у него этот самый паспорт лежит.
— Ну, где лежит! — не согласился Тригорьев. — Не под пол же он его спрятал. В пиджаке лежит, в кармане — где же еще? Ну, в крайнем случае в тумбочку сунул, или в шкаф, под белье. Сходи, возьми тихонечко и принеси, чтобы мне лишний раз не ходить к вам, а то мало ли что…
Это «мало ли что», кажется, напугало старуху больше всего остального, и она, как бы совершив над собой некоторое насилие, проговорила:
— Понимаешь, Павел Никодимович, какая беда вышла, — говоря это, она глядела в чашку с таким видом, словно надеялась найти на дне по меньшей мере три рубля, — тут это… — Не найдя трешки, она с последней надеждой перевела взгляд в окно. — Ах, батюшки, мальчишкам в школу идти, а они на качели залезли! Ты бы приструнил их, Павел Никодимович, а то видишь, какая растет смена…
— Имею в виду, — откликнулся Тригорьев казенным голосом и так же продолжал: — Но не будем, Револьвера Ивановна, отвлекаться от дела. Какая же это беда у вас вышла? Объяснитесь.
— Да потерял он паспорт, когда возвращался. Или украли, кто его знает. И паспорт, и деньги последние, и вообще все дочиста. Ехать ведь далеко пришлось, ну, выпил с попутчиками, а ему, хворому, много ли надо…
— Так-так, — молвил Тригорьев почти уже совсем строго. — Заявление об утрате паспорта подали уже?
— Да когда же, батюшка мой? Вчера только приехал…
— Когда же собираетесь? Сегодня?
— Сегодня подадим, Павел Никодимович, непременно.
— У него что же — справка с собой есть?
— Какая справка?
— Обыкновенная, по форме: такой-то прописан и проживает там-то…
— Так еще не прописан он тут.
— Значит — оттуда нужна справка, где он все это время жил.
— Напишем туда, напишем, — из последних уже сил боролась Револьвера Ивановна. — Но пока туда напишем, пока ответят — ты уж дай ему пожить спокойно, не чужой ведь человек, мне он сын, Бинке — муж законный…
— Гм, — издал Павел Никодимович, выражая как бы сомнение.
