Виталий Владимиров - Свое время
- Верно, старина. Вот поэтому я и назвал свой вариант "Трахома". Без операции не обойдешься, иначе ослепнешь.
- И тебе разрешат ставить свой вариант?
Гашетников болезненно, как от зубной боли, сморщился, пожал плечами:
- Вряд ли.
- Может быть, все-таки лучше остаться в любителях?
Костя ответил не сразу:
- Ты и сам знаешь, как у нас, в Технологическом, нередко сценарий менялся прямо по ходу съемок. На "Мосфильме" же план, метраж, смета. Мне до истинного профессионала еще далеко. То ли дело Акулов! Пришел в павильон, сел в кресло, спросил, какой объектив, и уже по расстоянию до актера знает, каким планом его снимают.
Гашетников скорчил брезгливую гримасу, изображая, очевидно, Акулова:
- Я же просил крупнее, а ты как сымаешь?.. Недавно с лесов софит свалился, грохнулся прямо рядом с ним.
- Неужели сбросил кто-нибудь? - недоверчиво спросил я.
- Не думаю. Но Акулов именно так и решил, даже съемку отменил в тот день.
- А на тебя лампы падают?
- Нет. Пока.
- Хорошо, а что такое кино, ты теперь знаешь?
- Это хороший вопрос, Валерий. Я много думал об этом. Мы с тобой родились, уже когда существовало звуковое, цветное, стереоскопическое, панорамное кино, но мы открыли для себя заново, что по экрану ходят люди и движется поезд, и мы были потрясены этим чудом. А потом, когда, благослови его, господи, профком Технологического института купил киноаппаратуру, мы все время совершали открытия. Помнишь, как ты носился с гениальной идеей, что изображение может быть одним, а звук к нему - совсем другим? Например, в кадре бюрократ, а в звуке хрюк. Я и сейчас уверен, что на этом приеме можно сделать интересный фильм. Но дело-то совсем не в приемах...
- Прием тоже важен, Костя. Пример тому - твой же этюд "черное и белое". Женщина в белом, женщина в черном, телефон и черный фон. И черная нитка бус на белой женщине. И Стравинский... А в результате серебряный приз на международном смотре любительских фильмов в Югославии. Ты же сам говорил, что за этот фильм тебя и приняли на режиссерские курсы. Меня же вот не взяли.
- В этом твой туберкулез виноват. А так поступили бы вместе еще два года назад. Кстати, как здоровье?
- Спасибо. Не жалуюсь.
- А почему у тебя с курсами не вышло?
- Мимо сада с песнями. Про "Немую" сказали, что это пацифизм, про "Белые горы", что это не наша философия, про "Живописца Болотникова" абстракция, умозрительность.
- А к кому ты попал на собеседование?
- К Чулкову.
- Знаю такого... Погоди-ка, погоди-ка... Только что на Рижской киностудии один начинающий режиссер, интересный парень, между прочим, по сценарию Чулкова короткометражку поставил. Я ее видел. Героиня - контуженная во время войны девушка, знакомится со студентом консерватории, любовь, прогулки по старой Риге, она приходит на концерт и начинает слышать музыку вперемешку с грохотом бомбежки... Это же твоя "Немая"!
- Нет, не моя. У меня - море, солнце, пляжи... Так что же такое кино?
- Кино, кино, - вдруг завелся Гашетников, - причем здесь кино? Кино это ты. Неважно что: кино, книга, картина, важен художник. Есть художник-режиссер, есть художник-оператор, есть художник-артист, есть художественное кино. И не надо никакого художественного совета, если ты творец, если ты - художник. А может так и начать статью для "Советского экрана"? Не пропустят... Как "Трахому" Гашетникова... Кто не пропустит?..
Знакомый редактор Яна Паулса, вот кто, подумал я, садясь за статью. Какой худсовет вы имеете в виду, скажет.
Я перечеркнул написанное и начал снова: "Молодые кинематографисты. Какие они?.."
И опять все перечеркнул. Надо по капле выдавливать из себя раба, говорил Чехов. Чтобы стать человеком. И не бояться подмосковных хулиганов. И не бояться редактора журнала. И не бояться редактора в себе.
Глава двенадцатая
--===Свое время===-
Глава двенадцатая
Странно.
На звонки никто не ответил.
Ну, мало ли, наверное, не может отойти от сына, но когда я открыл дверь своим ключом, то понял, что Тамара дома. На мой вопрос, что случилось, ответом было равнодушное молчание. Если я появлялся в комнате, она уходила на кухню, оттуда в ванную до тех пор, пока я не взорвался:
- Ты что, язык проглотила?
- Не ори, Сережа не выносит твоего крика.
- Может объяснишь свое поведение?
- Это не я, это ты должен объясниться, - почему-то рассмеялась Тамара и брезгливо сморщилась. - Откуда эта гадость?
Тамара открыла сервант и швырнула на стол два конверта.
Письма Наташи.
Все ясно, подумал я, ощутив всю безнадежность и неизбежность предстоящих объяснений.
- Я не могу одного понять, - с удивлением в голосе заговорила Тамара. - У тебя же есть сын, потрясающий сын, люди на улицах останавливаются и любуются им, а ты... С какими мучениями он мне достался, ты, конечно, себе этого не представляешь, никто из вас еще не рожал, а ведь я помню каждый денек Сережкиной жизни. Преждевременные роды и ему нелегко дались, у него же все время животик болел, криком исходил, бедненький, и все-таки выходила я его, пока ты в своей студии пропадал.
Ки-но-лю-би-тель... Неужели не дошло до тебя, когда провалился ты со своим поступлением на режиссерские курсы, что пустое это все и что тяжело нам с Сережей здесь одним? Ты бы хоть заметил, как он любит мою красную матрешку и как начинает сердиться и плакать от зеленого зайца, которого ты ему подарил...
Неправда, подумал я, когда я прихожу домой, Сережка радуется больше всего именно мне, я же вижу, что на других он гораздо меньше внимания обращает.
- Он же пятимесячный сидеть начал, а в семь месяцев, это считай на самом-то деле в пять, у нас первый зубок прорезался - вот как быстро мы выросли. Да если бы он не кусался, я бы ни за что от груди его не отняла. А какой он умница, все понимает, ну, абсолютно все, разве не удивительно? Я ему на днях пальцем погрозила, нельзя, Сереженька. А он посмотрел на меня, немного подумал, потом погрозил пальчиком ножу , за которым тянулся, потом погрозил мне, а потом неумело так ручонку вывернул и себе погрозил тоже. Ну, не ласточка?.. Нашел тоже на кого нас променять...
Я молчал. Все не так, все несправедливо, все неправда, только разве в чем-то убедишь Тамару? И почему я должен доказывать свою невиновность? Противно. А за провал на курсах просто горько и обидно.
Мое молчание Тамара восприняла как подтверждение своим словам.
- Сказать-то нечего? Ты же никогда меня не любил, я теперь это точно знаю. Сколько же на мою долю выпало и за что мне такие мучения? Ведь ты же не только зазнобу завел в санатории, вот они, доказательства, тут уже не отопрешься, у тебя и в диспансере девка эта из Подмосковья была, не ври, была, так, кроме того, ты и на работе романы крутишь.
