Виталий Владимиров - Свое время
Я молчал. Все не так, все несправедливо, все неправда, только разве в чем-то убедишь Тамару? И почему я должен доказывать свою невиновность? Противно. А за провал на курсах просто горько и обидно.
Мое молчание Тамара восприняла как подтверждение своим словам.
- Сказать-то нечего? Ты же никогда меня не любил, я теперь это точно знаю. Сколько же на мою долю выпало и за что мне такие мучения? Ведь ты же не только зазнобу завел в санатории, вот они, доказательства, тут уже не отопрешься, у тебя и в диспансере девка эта из Подмосковья была, не ври, была, так, кроме того, ты и на работе романы крутишь.
Я онемел от изумления. Это что-то новенькое.
- Что за чушь! Ты хоть соображаешь, что мелешь? С чего ты взяла?
- Не надо, Валерий, я все знаю, абсолютно все. Ты думаешь, почему я тебя так редко в диспансере навещала? Спасибо, добрые люди из издательства позвонили, подсказали мне, с кем ты амурничаешь все обеденные перерывы и на собраниях рядом сидишь...
- Звонили?.. Кто?.. Почему ты раньше не говорила?
- Неважно. И сейчас не скажу, сам подумай, может у тебя их там не одна.
- Ну, и с кем же это я на собраниях сижу? С кем амуры развожу?
- С Ветлугиной Светланой. Скажешь нет? Ты же ее к себе в кино сниматься звал. И в диспансер она к тебе бегала, забыл?
Вот тебе, как говорится, бабушка, и Юрьев день, правда, скорее уж Тамарин день. С самого начала разговора я ничего не ощутил, кроме мерзостной пустоты, а сейчас почувствовал себя, может быть впервые в жизни, необыкновенно глупо. В диспансере я пытался разобраться в причинах наших раздоров с Тамарой и пришел к выводу, что мы соединили наши судьбы слишком поспешно, не обдумав этого серьезного в жизни шага, что эгоизма в Тамаре куда больше, чем любви, а оказывается, за моей спиной шла какая-то неведомая мне жизнь, кто-то распоряжался моей судьбой, звонил Тамаре. Светлана Ветлугина из корректорской, действительно, интересовалась нашей киностудией, я ни для кого не делал из нее секрета, даже приглашал Светлану сниматься, где еще найти в любительском кино актрису? Но она отказалась, не знаю по каким причинам. Верно, что она в диспансер ко мне приходила. Как страхделегат, это ее общественное поручение.
- И кто же тебе звонил?
- Не имеет значения. Она не назвалась.
Кому же надо было сделать этот выстрел, напоить ядом свою ложь? Кто же мой Яго? Или, вернее, Яга? Баба-Яга из нашего издательства.
- Значит, женских рук дело. Ну, ладно, с этой доброй феей я еще разберусь. Непонятно только, что же ты сразу не порвала с таким негодяем, как я?
- Я не была уверена, - помолчав, ответила Тамара. - И потом меня муж Ветлугиной отговорил.
- Ты с ним встречалась?
- Да. Мне дали его телефон.
- И что же?
- Он сначала отказывался, но я настояла. При встрече я ему все объяснила, но он сказал, что все равно все зря, потому что он верит своей жене.
- А ты?
- Ну, и я решила поверить своему мужу. Так благороднее.
Я молчал. Спорить? О чем? О том, что благороднее верить мужу, чем не верить? Оправдываться? В чем? В своих чувствах? Что бы ни говорилось все впустую, все отступит перед тем истинным, чему врать никак нельзя. Надо только прямо держать ответ.
Да или нет. Любишь Тамару? Нет. А Наташу? Да. Господи, и почему Наташка не ответила на мое последнее письмо?
И все же я попытался собрать осколки. Не ради себя. И не ради Тамары. Ради Сережки.
- Ты знаешь, Тамара, если ты действительно хочешь, чтобы был отец у твоего сына, пойми, не на словах пойми, всей кожей, всей сутью своей проникнись - настоящее чувство не в страсти, не в горении, оно - в добротерпении, во всепрощении...
- Да брось ты высокие слова, - перебила она меня. - Оставь их для своих принцесс. Все вы мужики одним мирром мазаны.
Разве я сама не знаю, что стоит подолом махнуть да томно вздохнуть и готов родимый, стойку сделал, глазки загорелись, а чем ты от других отличаешься?
Она умолкла, махнув рукой.
- Это что, твои последние слова? - после долгой паузы спросил я.
- Да. Нам с Сережей такой отец не нужен. Другого найдем. Честного и верного.
- Глупости говоришь... А ты знаешь, Том, я уже устал. Устал бороться с тобой, за тебя, за себя, за нас. Ничего не получается у нас... Значит, развод?
- А я уже подала заявление.
Судьба, подумал я. Вернее, несудьба.
Значит, конец.
И я неожиданно успокоился.
Даже легче стало.
Так бывает.
В противотуберкулезном диспансере, куда я провалился, как в яму на бегу, на соседней койке умирал человек. И я ночами не спал, лежа на одном боку, спиной к нему, прислушиваясь к его булькающему дыханию, и обреченно погружался в болото мрачного отчаяния, пока не дошел до какого-то психологического тупика, в котором само собой рассветно забрезжило ощущение, что я только гублю сам себя своими переживаниями.
И я успокоился.
И стал выздоравливать.
Значит, и здесь я дошел до своего предела. На следующий день я собрал свои вещички и отвез их к родителям. Сделал то, что должен был сделать года два назад.
Правда, в наследство от этого разрыва мне достался сон, который мне видится время от времени. Он связан с одним воспоминанием: мой дед умер много лет назад, но когда я был еще десятилетним мальчишкой, он как-то приехал ранним утром из своего Моршанска и, ссутулившись, сидел на фанерном чемодане в перед ней коммунальной квартиры, где мы жили в угловой комнате. Я увидел его в конце темного коридора, он улыбался и кивал мне, а я смотрел на него и силился проснуться. А теперь, в своем сне, я дед, и я уже умер, как мой дед, но сижу на чемодане в передней, киваю седой стриженой головой и улыбаюсь, а маленький мальчик, мой внук, его зовут скорее всего так же как и меня, сын моего Сережки, смотрит испуганно и сонно на меня в конце темного коридора и не узнает, потому что он меня никогда не видел. И не знал, что я - родной ему по крови. А я не мог предположить, что сон-то пророческий.
Глава тринадцатая
--===Свое время===-
Глава тринадцатая
Весной после размена мои родители переехали в новую квартиру. От метро до их пятиэтажного дома надо было идти чуть ли не полем мимо оврага, где летом жгли разломанную тару и упаковочную стружку из мебельного магазина, а зимой дух захватывало смотреть, как мальчишки летят с ледяных склонов на санках. Овраг всегда привлекал внимание своей пусть неопрятной, но естественной неровностью впадины, окруженной стрижеными газонами и ритмичной аккуратностью рядом проходящих путей метрополитена. Впрочем, газонов с высаженными березками, кленами и даже голубыми елями поначалу не было. Была жидкая, непролазная, казалось, вовеки неистребимая грязь после сдачи объекта в эксплуатацию, пока не проехал мимо какой-то начальник, видимо, очень большой и толстый и дал нагоняй другому начальнику, что пониже и потоньше, и тогда нивесть откуда появились машины и люди и буквально за неделю из грязи сделали парк. Было приятно после этого сознавать, что есть еще добрая сила над злой силой, хотя и не часто она проявляется. И уж совсем абстрактно думалось о той неимоверной доброй силе, которая укротила бы самую большую существующую злую силу.
