Сергей Смирнов - Хроника лишних веков (рукопись)
Я сделал то, что обещал себе и тому, в чью одежду запеленал меня этот мир. Кем он был, убитый, совсем не похожий на гуннов? Может быть, парламентером… Может быть, случилось недоразумение. Может быть, его заменили мной, а его меч — более действенным оружием?..
Закончив дело, я прошел сквозь редкий лес и увидел. Меня подталкивал вниз пологий спуск к реке, а за неширокой рекой был стан гуннов, стойбище гуннов, плоский муравейник, неряшливо рассыпанный по речной долине. Все, что копошилось там на затоптанной земле, густо темнело, кое-где из этой гущи прозрачно и тонко поднимались дымки, редкие пирамидки шатров и плотные цепочки кибиток.
Один из шатров, ближайший к реке, что пересекала мой неизбежный путь в муравейник, был чересчур бел и опрятен. Я невольно выбрал его своей целью и стал спускаться вниз с чувством удивительно светлой обреченности.
Я остановился в шаге от воды, как раз напротив шатра, и, как помню, стал вполне безучастно наблюдать за рефлексами на другом берегу. Не стреляли из луков, не метали копий, не бросали арканов, но яростно суетились на кривых крепеньких ножках, жестикулировали, что-то пронзительно выкрикивали. Навстречу мне колыхнулась мощная человеческая вонь, приятно сдобренная безгрешным конским духом.
Я дожидался кого-то и вскоре узнал кого.
Полог шатра приподнялся волной, и вышел человек, увидев которого, я с облегчением вздохнул и ощутил смутный уют. Человек был явный, даже изысканный европеец и явно родного мне сословия. Человек с чертами, выдающими утонченный рассудок, с кожей бледной, сединой на голове чистой и ухоженной, со взглядом умным и властным, как у полковника Чагина. Человек одетый легко и просто, но прихотливо — в белую тунику с золотым узором по нижнему краю, недлинный и строгий серо-голубой плащ с меховым подбоем, застегнутый на ключице блестящей фибулой. Ноги в мягких серых сапогах чуть ниже голых колен и руки его были длинные, ровные и бледные. Это был свой!
От шатра он поглядел прямо на меня, ничего другого не ища глазами на временно моем берегу. Я затаил дыхание, как гимназист, наобум ответивший на невыученный вопрос. Неуд?.. Хорошо?.. Признал!
О, как радостно, как достойно, как по-свойски я улыбнулся ему в ответ!
Он медленно, со значением кивнул и сделал почти небрежный жест. Откуда-то тут же выскочила лодчонка, с ней — маленький светлоголовый варвар, не азиат, скорее со славянскими чертами, он шлепнул лодчонку на воду, махнул веслом раз, махнул другой — и уже спустя пару минут я вошел в гущу вони, но и приблизился к изящному белому шатру и к бледному человеку в белой олимпийской тунике. Разной масти и разных рас варвары обступали меня, теснились, но не трогали. Мельтешили воинственно-растерянные мордахи.
Мы стали лицом к лицу.
Он вполне деликатно осмотрел меня с головы до ног. Я хорошо понимал, что поручиться за меня в такой комиссии нелегко… вблизи моему поручителю можно было дать около пятидесяти, однако судя по всему ему было меньше, и лицом он был не только бледен, но и нехорошо сер, и нехороша была на его правильном породистом лице темнота век. «Пьет крепко», — с первой тревогой подумал я.
Он сразу заметил мою участливую тревогу, подобрал губы, усмехнулся. И что-то сказал. Я сначала не понял, а потом, спустя пару мгновений вдруг сразу все понял.
— Привет благородному Никто, — низким, гаснущим голосом сказал он по-гречески.
Нет, по-древнегречески! Слава Богу, по мертвым языкам я всегда был отличником.
Еще нескольких мгновений мне хватило, чтобы дождаться второго прозрения: «Никто» — псевдоним Одиссея.
Он с улыбкой наблюдал за моим просветлением.
— Привет благородному жителю Итаки, — нашел я подходящий ответ. — Не видел ли он женщину по имени Пенелопа?
— О! — аристократично подняв бровь, оценил он. — Какой удивительный выговор. Видно, давно странствующий Одиссей не говорил на родном наречии. Тогда прошу славного героя разделить утреннюю трапезу со мной, никому не известным странником.
Он чуть развернулся. Бледная рука его красиво взлетела, указательный палец с массивным золотым перстнем указал на полог шатра.
Он пропустил меня вперед. За пологом, в уютно-прозрачном сумраке, пахло тепло и пряно.
— Ниса, оставь нас, — сказал он вглубь шатра из-за моего плеча.
Лазоревый силуэт легко и плавно взметнулся и двинулся на меня.
— Хайрете! — по-нашему «здравствуй» недобро обронила прозрачная женщина, минуя нас и словно пронося мимо, рядом со мной, горячий сосуд.
Я успел приметить матовую округлость плеча, тугие витки темных кудрей, прихваченных легкой диадемой, матовую белизну виска, остренькое перышко брови, решительную прямую линию носа… и даже мимолетный взгляд с острым стеклышком — «ты не зван!»
Я устыдился своего вида, но она успела исчезнуть еще до моего стыда…
Свет несильным потоком проникал в шатер с его несведенной и приоткрытой вершины, от которой тянулась вниз тесемка с петлей. Войлочные стены были задрапированы голубыми парусами настоящих шелков, по парусам бежали золотистые узоры из тонких веточек с листьями… Этот шатер, эта колбочка цивилизации и вкуса стояла посреди бескрайнего и грязного скотного двора. В ней хранилось облако сандалового аэра, а в облаке — красивое двуспальное ложе с хорошенькими подушечками, полдюжины пестрых, расшитых тюфяков, сложенных кольцом, увесистый сундук темного дерева с бронзовыми накладками, низенький резной столик, резной стульчик, а при столике — стражами две витых бронзовых треноги с погашенными глиняными масляными лампами на широких блюдах. В моей памяти остался ясный фотографический отпечаток той заповедной роскоши.
В следующее мгновение я узрел, что грязными, зверскими ножищами попираю великолепный восточный ковер.
— Мой гостеприимный хозяин, — выразился я. — Никто только что выбрался из пещеры Полифема, хитон его не праздничен и грязные сапоги не ко званой трапезе.
Лиловой птицей полетел в сторону плащ моего нечаянного покровителя. Сам он молча сделал мне знак-повеление двинуться вперед и встать прямо под падавший с несведенного свода свет. Я повиновался. Он шагнул мне навстречу.
Позади меня колыхнулся воздух, возникло чье-то присутствие. Он не подал вида.
— Кто ты, Никто? Откуда? — впился он в меня взглядом, дыша близко винной гарью и застарелым зубным мученьем — но был красив и художественен лицом, даже надвинувшись вплотную и выдавая болезненную рыхлость кожи и мимики, карикатурно приметную при освещении сверху. — Кто ты? Ант? Склавин? Танариец? Литв?.. Где ты учился? Ты не похож ни на кого. Ты пахнешь, будто только что из бани, а не с дороги… Что у тебя с глазами?
