Алексей Ефимов - На землях рассвета
Глава 3
Приключения изгнанника
Хониар, Джангр, 201-й год Зеркала Мира, несбывшаяся реальность
1.— Я не понимаю, — задумчиво сказал Лэйми, — почему о тех, кто страдал, говорят, что они «знают жизнь»? Если кого-то долго били сапогом в промежность, он что, стал от этого умнее? Стал лучше знать людей? Если кто-то сидел в тюрьме, то он, конечно, бывалый человек, а уж если его изнасиловали там подряд двадцать урок, то он — о! — постиг окончательный смысл бытия. Тьфу! Чему это может научить? На что открыть глаза? Почему про тех, кто пережил что-то очень хорошее, не говорят, что они «бывалые люди»? Я вот целый год добивался любви Лаики и провожу с ней каждую ночь последних восьми месяцев. Неужели это ничего во мне не изменило? Ничего не дало моей душе? Про мерзости и гадости я достаточно знаю из книжек. Для этого совсем необязательно видеть их наяву. Я знаю, что не растеряюсь и не струшу, если потребуется. Да, у меня не было случая доказать свою стойкость в страданиях, но это не значит, что я совсем уж ничего не стою! — он возмущенно откинул назад волосы и замолчал.
Лэйми был гибкий, сильный юноша, всего лет восемнадцати, худощавый, большеглазый и очень стройный. Сочетание бронзовой кожи, черных волос и глубоко синих глаз казалось совершенно естественным. Одежда его состояла из цельного куска густо затканной серебром темно-синей ткани, обернутой вокруг тела; ноги были босыми. Он сидел возле похожего на глаз широкого окна, скорее, ничем не загороженного проема в толстой стене башни, опершись локтями о его нижнюю кромку; его взгляд был устремлен вдаль, на вечно неподвижное палевое марево Зеркала.
— Раз ты не доказал своей стойкости, то ее у тебя нет, — рассудительно заметил Камайа, наместник Императора Охэйо; они сидели в его башне. — Услышали бы тебя те, кому ты так возражаешь, — лежать бы тебе сейчас внизу, на плитах двора, среди собственных нахальных мозгов!
— А что до ночей, то это просто чушь, — добавила Ксетрайа, его возлюбленная. — Я тоже провожу каждую ночь с мужем, но большую их часть мы просто крепко спим!
Лэйми насмешливо оглянулся на них — пара полулежала на возвышении у плоской стены полукруглой комнаты, в настоящем гнезде из подушек. На них были пушистые, снежно-белые туники и тяжелые серебряные браслеты на запястьях и над ступнями босых ног. Ксетрайа свернулась от свободно проникавшего в комнату свежего ветра, прижавшись к Камайе. Тот смущенно поглядывал на Лэйми из-под лениво прикрытых ресниц — рослый, массивный парень со смуглым, широкоскулым лицом. Ксетрайа, напротив, была тонкой, хрупкой, с громадными, ярко-зелеными глазами и удивительно пышной массой длинных черных волос.
Лэйми, в сущности, нечего было здесь делать, но он все же остался — не столько ради беседы, сколько из сохранившейся с детства привычки сумерничать с друзьями. Он смотрел на бесконечный смутный простор равнины, высоко над которой стояла башня. Далеко, у самого горизонта, на сливавшихся с небом холмах, мертвенно-синий огонь силовых генераторов отмечал незримую границу Зеркала Хониара, границу безвременья, границу бытия и небытия.
— Мне не приходилось сражаться и убивать, — не обращаясь к паре, продолжил он, — и мне совсем не хочется этого. Вот разве если кто-то причинит вред моей любимой… тогда… ну, для этого-то и существуют мальчики.
— Только для этого? — насмешливо спросила Ксетрайа, и Лэйми обиженно фыркнул.
— Если тебя послушать, Камайа, то получается бред: раз ты не прошел испытаний и не страдал, то у тебя нет ни стойкости, ни опыта, ни ума, — а без всего этого пройти мало-мальски серьезное испытание все равно нельзя.
— А мне плевать на твои рассуждения, — спокойно возразил Камайа. — Я вижу, ты просто хвалишься своей удачливостью, — вот я какой, все беды меня минули, а те, кого не минули — все скоты невезучие, и со мной, такой прелестью, им уж никак не сравниться!
— Разумеется! — белые зубы Лэйми блеснули в улыбке, лишь наполовину дружелюбной. — Но вообще-то я этого не говорил. Я просто хотел сказать, что счастливый человек видит в жизни больше, чем несчастный. Вот и все.
— По мне так ровно наоборот, но от слов нет никакого толку. Вот что, Лэйми: если уж ты считаешь, что смелость и стойкость лучше всего воспитывать сытой и бестревожной жизнью, то это надо доказать. Ты уверен, что обладаешь этими славными качествами?
— Еще бы!
— Хорошо. В таком случае ты, конечно, согласишься покинуть наш славный Хониар и пожить в нищете и голоде, среди негодяев, там, за Зеркалом… какое-то время. И если потом ты не изменишь своего мнения, я клятвенно признаю, что не прав. Ну а если ТЫ не прав, и тебя там просто убьют — что ж, такая твоя судьба! Ты согласен?
Лэйми повернулся к ним. Его глаза блеснули странным холодным огнем.
— Да.
— В самом деле? Ведь я не шучу! Согласишься ли ты отправиться за Зеркало прямо сейчас, в чем есть, не предупредив своей любимой, — не говоря уже об остальных?
Юноша вздрогнул, но не отвел глаз.
— Да, согласен.
Камайа смутился. Он сделал предложение далеко не всерьез. Теперь оставалось либо обратить его в шутку… либо исполнить. Первое означало признать свое поражение, а этого наместник не терпел. Второе… второе, по сути, было убийством. Изгнание считалось карой за тягчайшие, не искупаемые преступления. Обречь на него невинного — означало пойти на смерть… если об этом узнает Император, разумеется. И, как бы то ни было, но смерти Лэйми он не хотел. С другой стороны, здесь, рядом — Врата Хониара: если проделать все быстро и в тайне, никто и не узнает ничего. Шумного суда, традиционно предшествующего изгнанию, не будет. А вывезти одного человека за Зеркало и через несколько дней подобрать — невелик труд. Вот посидит Лэйми в кустах, страдая от голода и шарахаясь от каждой тени — мигом поймет, что к чему. И наместник решился.
— Если ты согласен, то пошли.
Они вдвоем вышли из комнаты и на гидравлическом лифте спустились к фундаменту башни; Ксетрайа осталась наверху. Она никак не отнеслась к этой затее и это пугало их обоих. Не то, чтобы Камайа боялся, что она донесет на него — в конце концов, они действительно любили друг друга, — но все же, если все откроется, отвечать придется только ему, — и, если Лэйми не сможет подтвердить добровольность своего изгнания, — отвечать жизнью. Эта затея была смертельно опасна для них обоих — и именно поэтому странно привлекательна.
Наместник встряхнул волосами. Дворец был выстроен очень удобно: возле лифта галерея второго этажа выходила на уступ фундамента, на котором стоял авиус, летающий дом наместника. Широкие открытые двери вели в его просторное верхнее помещение, одновременно служившее рубкой. В нем впереди, на возвышении, стоял ряд роскошных черных кресел из кожи. Камайа сел в среднее, перед маленьким пультом, Лэйми — возле громадного и толстого бокового окна. За ним сейчас была лишь облицованная гладким мрамором стена дворца.
