Грэхэм Мастертон - Проклятый
Неожиданно он снова схватил меня за руку так, что мы остановились, и склонился так близко, что я почувствовал запах анисовых конфет в его дыхании.
- Все хлопоты в том, мистер Трентон, что мне строго приказали купить для архива картину, которую вы как раз купили.
- Эту картину? Речь идет о виде побережья Грейнитхед?
Он поддакнул.
- Я опоздал. Я хотел прийти на аукцион около трех. Мне сказали, что картина не будет выставлена на продажу раньше трех часов. Поэтому я подумал, что у меня еще много времени. Но я как-то забылся. Моя знакомая как раз открыла салон моды на площади Ист Индиа, я пошел ей помочь, ну, так все и вышло. Я опоздал.
Я пошел дальше.
- Значит, вам приказали купить эту картину для архивов Музея Пибоди?
- Вот именно. Это исключительно интересная картина.
- Ну, тогда я очень рад, - заявил я. - Я купил ее только потому, что она представляет вид моего дома. Всего за пятьдесят долларов.
- Вы купили ее за пятьдесят долларов?
- Вы же слышали.
- Знаете ли вы, что она стоит много больше? Это значит, что пятьдесят долларов - это обычная кража.
- В таком случае я рад еще больше. Я купец, как вы знаете. Я веду торговлю, чтобы заработать на свою жизнь. Если я могу купить за 50 долларов что-то и продать потом это что-то за 250 долларов, то это и есть мой хлеб.
- Мистер Трентон, - сказал Эдвард Уордвелл, когда мы сворачивали с площади Холок на улицу Гедни. - Эта картина имеет исключительную ценность. Она на самом деле необычна.
- Это великолепно.
- Мистер Трентон, я дам вам за эту картину 275 долларов. Сразу, из рук в руки, наличными.
Я остановился и вытаращился на него.
- 275 долларов наличными? За эту картину?
- Я закруглю сумму до 300 долларов.
- Почему эта картина так чертовски важна? - спросил я. - Ведь этого всего лишь довольно средняя акварель с видом побережья Грейнитхед? Ведь даже неизвестно, кто ее нарисовал.
Эдвард Уордвелл упер руки в бока, глубоко вздохнул и надул щеки, как будто разъяренный отец, пытающийся что-то объяснить инфантильному тупому сыну.
- Мистер Трентон, - заявил он. - Эта картина ценна, поскольку представляет вид залива Салем, которого ни один художник не воплотил в те времена. Она дополнит пробелы в топографии этих мест, поможет нам установить, где стояли определенные здания, где росли деревья, как точно проходили дороги. Знаю, что как произведение искусства картина плоха, но я успел заметить, что она необычайно точно передает подробности пейзажа. А именно это - самое важное для Музея.
Я на минуту задумался, а потом сказал:
- Я не продам его. Пока. Пока не узнаю, в чем здесь дело.
Я перешел на другую сторону улицы Гедни. Эдвард Уордвелл попробовал меня догнать, но проезжавшее такси гневно просигналило ему.
- Мистер Трентон! - закричал он, отскакивая перед капотом автобуса. Подождите меня! Вы, наверно, не поняли!
- Может, я не захотел понять, - буркнул я в ответ.
Эдвард Уордвелл догнал меня, задыхаясь, и шел рядом, поглядывая время от времени на пакет с картиной с такой миной, как будто хотел его у меня вырвать.
- Мистер Трентон, если я вернусь в Музей Пибоди с пустыми руками, то меня выгонят с работы.
- Пусть выгоняют. Очень вам сочувствую, но не надо было опаздывать на аукцион. Если бы вы пришли вовремя, то вы получили бы эту картину. Теперь же картина моя и пока я не имею желания продавать ее. Особенно, извините, на улице, и в такую погоду, как сейчас.
Эдвард Уордвелл провел пальцами по непричесанным волосам, вследствие чего его прическа еще больше стала похожа на торчащий во все стороны индейский плюмаж.
- Извините, - сказал он. Я не хотел быть назойливым. Просто эта картина очень важна для музея. Понимаете, очень важна по архивным причинам.
Мне стало почти жаль его. Но Джейн постоянно вколачивала мне в голову, что в торговле антиками существует единственный принцип, который нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах. Никогда не продавай ничего из жалости, иначе сам будешь нуждаться в жалости.
- Послушайте, - заявил я. - Музей Пибоди мог бы время от времени одалживать эту картину. Я мог бы как-то договориться об этом с директором.
- Ну, я сам не знаю, - буркнул Эдвард Уордвелл. - Мы хотели иметь картину для себя. Можно ли на нее хотя бы посмотреть?
- Что?
- Можно ли хотя бы посмотреть на нее?
Я пожал плечами.
- Как захотите. Идемте в мою машину. Я запарковал ее рядом, на Рили Плаза.
Мы прошли через улицу Маргин и прошли и прошли через паркинг к моему восьмилетнему песочному Тормадо. Мы сели и я включил верхнее освещение, чтобы лучше видеть. Эдвард Уордвелл закрыл дверцу, потом сел поудобнее, как будто его ожидало путешествие миль в двести. Я почти ожидал, что он наденет пояс безопасности. Когда я развернул бумагу, то он снова склонился ко мне, и я снова почувствовал этот аптечный запах. Видимо, его ладони вспотели от переживания, поскольку он протер их о штанины своих джинсов.
Наконец я кончил разворачивать бумагу и опер картину о руль. Эдвард Уордвелл придвинулся так близко, что у меня даже заболела рука. Я мог заглянуть ему прямо внутрь волосатой спиральности левого уха.
- Ну и? - наконец спросил я. - Что вы скажете?
- Восхитительно, - ответил он. - Вы видите пристань Ваймана, здесь, со стороны Грейнитхед? Вы видите, как она мала? Обычная, на скорую руку скрепленная конструкция из балок. Не то, что пристань Дерби со стороны Салема. Там были склады, конторы и порт для кораблей из Вест Индий.
- Вижу, - ответил я равнодушно, стараясь сбить его с толка. Но он придвинулся еще ближе и всматривался в каждую малейшую подробность.
- А это Аллея Квакеров, она вот так ведет от деревушки, а в этом месте теперь Кладбище Над Водой, хотя оно называлось Блуждающее кладбище, только неизвестно почему. Знаете, что Грейнитхед до 1703 года назывался Восстание Из мертвых? Наверно потому, что поселенцы из Старого Света начинали здесь новую жизнь.
- Я слышал об этом от пары человек, - озабоченно сказал я. - А теперь, если позволите...
Эдвард Уордвелл выпрямился.
- Вы точно не примите 300 долларов? Лишь столько мне дали на это в музее. Три сотни наличными в руки, и никаких вопросов. Вы не получите лучшей цены.
- Вы так считаете? Я думаю, что все же получу.
- Кто вам столько еще даст? Кто заплатит хотя бы триста долларов за картину неизвестного происхождения, представляющую пляж в Грейнитхед?
- Никто. Но если Музей Пибоди решил дать за это триста долларов, то в случае нужды он может и повысить цену и дать четыреста долларов или даже пятьсот. Сами видите.
- Вижу? Что я вижу?
- Не знаю, - честно ответил я, вновь заворачивая картину в бумагу. Может, плохую погоду, может, интерес к цене на гусиный жир.
