Грэхэм Мастертон - Проклятый
- Я скажу вам две вещи, - заявила древность дрожащим голосом. - Я не должна вам этого говорить, но я скажу. Вы сами решите, предупреждение ли это, или просто обычный вздор. Никто не может вам помочь, поскольку в этом свете мы никогда не получаем помощи.
Я не ответил, а только недоверчиво посматривал на нее, пытаясь угадать, была ли она обычной сумасшедшей или скорее необычной попрошайкой.
- Во-первых, - продолжала она, - вы не один, хотя вам так кажется, и вы никогда не будете один, никогда в жизни, хотя временами вы и будете молить Бога, чтобы он освободил вас от нежелательного общества. Во-вторых, держитесь подальше от места, где не летает ни одна птица.
Прохожие, видя, что ничего особого не творится, начали расходиться, каждый в свою сторону.
- Если вы хотите, вы можете меня проводить до площади Вашингтона, продолжала старуха. - Вы идете в ту сторону, верно?
_ Да, - признался я. - Тогда идемте.
Когда старуха подняла сумку и сложила свой красный зонтик, мы направились вместе по одной из тропинок в западном направлении. Жабры были окружены фигурным железным ограждением. Тени от штакетин падали на траву. Было все еще холодно, но в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. Уже скоро придет лето, совсем другое, чем было в прошлом году.
- Мне неприятно, что вы подумали, что я мелю вам вздор, - заговорила старуха, когда мы вышли на улицу с западной стороны площади Вашингтона. С другой стороны площади стоял Музей Ведьм, воплощающий в себе память о факте убийства двадцати ведьм из Салема в 1692 году. Это была одна из наиболее жестоких охот на ведьм в истории человечества. Перед парадным входом музея стоял памятник основателю Салема, Роджеру Конанту, в тяжелом пуританском плаще, с плечами, блестящими от сырости.
- Вы знаете, что это очень старый город, - сказала старуха. - У старых городов есть свои тайны, своя собственная атмосфера. Вы не чувствовали этого раньше, там, на Жабрах? Вам не казалось, что жизнь в Салеме напоминает загадку, колдовской круг? Полный значения, но не дающий никакого объяснения?
Я посмотрел на другую сторону площади. На тротуаре напротив, среди толпы туристов и зевак, я заметил красивую темноволосую девушку в короткой дубленке и обтягивающих джинсах, прижимавшую к упругой груди стопку учебников. Через секунду она исчезла. Я почувствовал удивительную боль в сердце, ведь девушка так была похожа на Джейн. Но, наверно, много таких хорошеньких девушек. Все-таки я решительно страдал синдромом Розена.
- Здесь я должна свернуть, - сказала старуха. - С вами необычайно мило беседовать. Люди редко слушают, что им говорят, так, как все-таки слушали вы.
Я искренне улыбнулся и протянул ей на прощание руку.
- Наверно, вы хотите знать, как меня зовут, - добавила она. Я не был уверен, было ли это вопросом, но кивнул головой, что могло значить как подтверждение, так и отсутствие интересов.
- Мерси Льюис, - заявила она. - Не забудьте, Мерси Льюис.
- Ну что ж, Мерси, следите за собой.
- Вы тоже, - сказала она, а потом ушла удивительно быстрым шагом. Вскоре я потерял ее из вида.
По какой-то причине мне вспомнился отрывок из "Оды к меланхолии", который Джейн часто цитировала:
С Красной - но тленно - она живет;
С Веселостью, прижавшей на прощанье
Персты к устам; и с Радостью, чем мед
Едва пригубишь - и найдешь
страданье...
[Д. Китс Ода Меланхолии, перевод Ивана Лихачева.
Написана в мае 1819 года.]
Я поднял опять воротник плаща, засунул руки глубоко в карманы и направился что-то перекусить.
4
Я в одиночестве съел сандвич с говядиной и луком в баре Рада, находящемся в старом здании Лондо Кофе Хаус на Централ Стрит. Рядом со мной негр в новехоньком плаще барберри непрерывно насвистывал сквозь зубы песенку. Молодая темноволосая секретарша наблюдала за мной в зеркале, не мигая глазами. У нее было удивительное, бледное лицо, как на картинах прерафаэлитов. Я чувствовал себя измученным и очень одиноким.
Около двух часов дня я доплелся под хмурым небом на площадь Холкок, в Зал Аукционов Эндикотта, где происходила полугодовая продажа старых маринистических гравюр и картин. В каталоге было упомянуто три важных пункта, между прочими, масляную картину Шоу, представлявшую корабль "Джон" из Дерби, но я сомневался, смогу ли я себе позволить купить ее. Я искал товары для лавки сувениров: офорты, гравюры и карты. Я мог бы себе позволить купить одну или две акварели, оправить их в позолоченные или ореховые рамы и продать с прибылью в 900%. Была и одна картина неизвестного художника под названием: "Вид западного побережья Грейнитхед, конец XVII века", которая достаточна меня заинтересовала хотя бы потому, что она представляла полуостров, на котором я жил.
Аукционный зал был огромным, холодным и викторианским. Косые лучи зимнего солнца падали в него через ряд высоких, как в соборе, окон. Большая часть покупателей сидела в плащах, а перед началом аукциона раздавалось хоровое покашливание, хлюпанье носом и шорох обуви о паркет. Появилась едва дюжина покупателей, что было явно необычным для аукционов у Эндикотта. Я даже не заметил никого из Музея Пибоди. Сам аукцион также был вялым; Шоу был продан еле за 18500 долларов, а редкая гравюра в резной костяной раме - за 750 долларов. Я надеялся, что это не значило, что пришел упадок в торговле маринистическими антиками. Ко всему прочему, мне только не хватало, чтобы я к концу года обанкротился.
Когда наконец аукционист выставил на продажу вид Грейнитхед, в зале осталось едва пять или шесть покупателей - не считая меня и одного свихнувшегося старпера, который являлся на каждый аукцион к Эндикотту и повышал цену на любую продажу, хотя все знали, что у него нет даже одной пары целых носков, и он жил в картонной коробке неподалеку от пристани.
- Дает ли кто-нибудь пятьдесят долларов? - провещал аукционист, заткнув большие пальцы рук за лацканы элегантного серого жилета, украшенного цепочкой от часов.
Я задвигал носом, как кролик, в знак подтверждения.
- Кто дает больше? Смело, джентльмены, Эта картина является частью истории. Побережье Грейнитхед в 1690 году. Настоящий раритет.
Желающих не было. Аукционист демонстративно вздохнул, ударил молоточком и заявил:
- Продано мистеру Трентону за 50 долларов. Следующий.
Меня не интересовало ничего больше на аукционе, поэтому я вылез из кресла и пошел в упаковочную. Сегодня в ней царствовала миссис Донахью, ирландка материнского вида, в полукруглых очках, с морковными волосами и великолепнейшим, самым большим задом, который я только видел в жизни, и один вид которого вызывал вполне определенные ощущения в штанах. Она взяла у меня картину, потянулась за бумагой для упаковки и веревкой, после чего взревела басом к своему помощнику:
