Майкл Муркок - Бледные розы
Музыка грянула. Прозрачный шар содрогнулся от хохота. Тайны маскарада больше не существовало.
Вопль отчаяния вырвался из груди Вертера. Все они собрались здесь, чтобы поглумиться, подвергнуть осмеянию... Он рванулся сквозь чудовищные кривляющиеся маски. Наверх, к бедной девочке-ребенку, пока она не поняла омерзительности замысла.
- Кэтрин! Кэтрин!
Вертер с лету заключил растерянную воспитанницу в объятия.
- О, лицемерные чудовища! Они уродуют и порочат все, что чисто и просто.
Он гневно озирал толпу гостей. Миледи Шарлотинка предложила им для маскарада тему Детства. Сладкое Мускатное Око преобразил себя в сперматозоид невероятной величины; его собственное лицо проступало на кончике блестящего хвоста. Железная Орхидея обернулась чудовищным младенцем, заходящимся в крике. Пунцовое лицо новорожденного имело мало общего с природой, оно было чистой воды художественным ухищрением. Герцог Квинский тоже остался верен себе, явившись сиамскими близнецами-трехлетками с лицами Герцога. Даже Лорд Монгров соизволил сделаться яйцеклеткой.
- Что с вами, Вертер?-Лепетала из-под ног Миледи Шарлотинка. Каштановые волосенки на ее макушке только начинали кудрявиться. Она обвела погремушкой своих гостей.-Разве вам не понравилось?
- О, погибель моя! Так унизить, извратить все то, что для меня само совершенство!
- Но Вертер...
- Ничего страшного, дорогой Вертер,-Кэтрин попыталась его успокоить.-Это всего лишь маскарад.
- Как ты не видишь? Это же ты и я, они над нами издеваются. Нет, ты не должна смотреть на это. Пойдем, Кэтрин. В своем безумии они оскорбляют все возвышенное.
Вертер обхватил гибкую талию, они устремились к ближайшему выходу и вылетели в сумеречное небо.
Потрясенный ужасной сценой, наш герой впопыхах совсем позабыл о "пишущей машинке". Они так и мчались сквозь ясный день и непроглядную ночь до самого дома-зеленых лугов вокруг замка в сиянии солнечных лучей, лесистых холмов, осыпаемых птичьими трелями. Все это теперь сделалось ненавистно Вертеру: и тепло солнышка, и песни жаворонка, и сама жизнь.
Воплощавшее красоту и покой убранство комнат-цветы, картины, гобелены-он убрал одним движением. Только пылинки взметнулись в солнечном свете. Свет тоже был нестерпим, и Вертер погрузил свое жилище в ночь.
Кэтрин-Благодарность молча смотрела на него. Десятки вопросов готовы были сорваться с ее губ, но она не размыкала их. Выждав, она тихонько коснулась его руки.
- Вертер?
Он зарычал, обхватив голову руками.
- О, Вертер!
- Они убивают меня! Они убивают во мне идеалы! Обливаясь слезами, он зарылся лицом в дивные волосы Кэтрин.
- Вертер!-Она целовала его холодную щеку и гладила по вздрагивающей спине. Помогла подняться и повела из обращенной в руины комнаты к себе.
- Почему я обречен быть выше нормы?-всхлипывал Вертер по дороге.-Почему они побуждают меня к исканиям, чтобы потом втоптать в грязь? Лучше взять и сделаться негодяем.
Порыв возбуждения прошел, он почувствовал, что совершенно обессилел, и позволил усадить себя на кровать.
- Им отвратительна чистота невинности. Хочется навеки изгнать ее из Вселенной. Кэйт ласкала его руку.
- Нет, Вертер. Они не хотели обидеть. Не желали нам вреда.
- Они хотели завлечь тебя в свои сети. Я должен уберечь тебя от совратителей.
Ее губы прикоснулись к его губам, вливая жизнь в изможденное тело. Ее пальцы коснулись его кожи.
- Я должен...-У Вертера захватило дух.
Как во сне, он раскрыл объятия. Ее губы полуоткрылись, их языки встретились. Чувствуя, как юная грудь все теснее прижимается к нему, Вертер впервые в жизни полной мерой вкушал радость телесного общения. Кровь струилась в нем в ритме бешеного танца, задаваемом проснувшимся сердцем. Почему он должен был отказаться от того, что другой на его месте взял бы безо всяких раздумий? Под его пальцами трепетали бедра. И коль музыку заказывал цинизм, он решил выступить в этом представлении, принять обольстительный вызов назло всем. Его поцелуи наполнились страстью и с неменьшей страстностью возвращались.
- Кэтрин!
Движение Кольца лишило их одежд. Занавеси кровати задернулись.
И ваш Слушатель, не принадлежащий к современной школе, смакующей секреты чужих страстей (которые, между нами, подавляющему большинству хорошо известны), скромно удалился на время.
Проснувшись поутру и включив солнце, Вертер увидел возле себя возлюбленное дитя: ее дивные волосы, разметавшиеся по подушкам, маленькие груди, вздымающиеся в безмятежном сне... И постепенно до него дошло, как воспользовался он своим негодованием после маскарада, чем укрепил себя. Безумием он вызвал ветер и в этой буре потерял Невинность и Чистоту, и нет им возврата. Совершенное отныне будет тяготеть над ним всегда.
Слезы отчаяния брызнули из глаз и заструились, прямо-таки холодя пылающие веки.
- Монгров предвидел!-восклицал Вертер.-Попасть в объятия Вертера-все равно что довериться ядовитому гаду. Она утратила опору во мне, навсегда утратила. Я потерял право быть ее учителем и пастырем. Я похитил детство Кэтрин.
И он поднялся с постели, и бежал с места преступления низменной страсти, и, сидя в своем старом кресле природного кварца, невидящим взором смотрел на земной рай за окном-дело рук своих. Напоминанием об измене идеалам был тот пейзаж, и горько изумлялся создатель: земная благодать стала его преисподней.
Великий крик исторгся из души его:
- О, теперь я познал грех! Постиг цену дьявольских плодов! И почти с наслаждением погрузился он в глубины меланхолии, даже ему доселе недоступные.
Глава 5, в которой грех Вертера находит искупление
Весь тот скорбный день Вертер скрывался от Кэтрин, слышал, как она зовет его, и не находил в себе сил подать голос. Одно только созерцание окрестностей заставляло сердце мучительно сжиматься. Что же могло статься с ним под взглядом этих глаз, испуганных и вопрошающих? Свою комнату Вертер превратил в тюрьму, отгородившись от Кэтрин-Благодарности глухой дверью.
Часы за часами проводил он, не отводя глаз от пейзажей своего оскверненного парадиза, и однажды меж холмов увидел ее фигуру. В ней ничего не изменилось, но сердце Вертера знало, что юная душа в смятении и содрогается от сознания утраты невинности. И это совершено им. Именно он ввел юность в чертог разврата! Он бился лицом в свои кулаки и стонал:
- Кэтрин, Кэтрин! Я гнусный вор, бесчестный развратитель! Отныне имя Вертеру де Гете одно-Предатель.
Только ближе к полудню следующего дня он собрался с духом и позволил ей войти к себе, готовый прочесть в лице несчастной Кэйт достойный приговор. Когда она вошла, он не решился взглянуть прямо в глаза. Смотрел, отыскивая менее устрашающие следы своего преступления, смотрел и не находил.
