Ефрем Акулов - Поиск-84: Приключения. Фантастика
И так четыре дня кряду лишь на ночь Сволин приходил в избушку на пасеке. Степан все не заявлялся, и это вконец издергало старика. «Уж не попался ли где с поличным? И воровать надо умеючи».
На пятый день он вышел из пасеки часа за три до рассвета: не было покоя на душе от сказанных Кустовым слов, да и разве можно будет наверстать упущенное время? Глухие места за гиблым Кузяшкиным болотом снились ему по ночам, распаляли дух. Великой оказалась притягательная сила тех мест для Сволина: всем существом устремился он к ним.
Отмахав добрую дюжину верст, уперся он, наконец, в Кузяшкино болото и зашагал на полдень. По полусгнившим лесинам и кочкам, по корневищам упавших деревьев перебрался он за болото, и неописуемый восторг охватил его: глазам предстали девственные высоченные леса, куда не проникала нога лесоруба. Глубоченные лога, прорезающие эти леса, были настолько неприветливы и глухи, что Сволин по первоначалу даже оробел, не решился осматривать их. На дне некоторых из них серебром вызванивали родниковые ключи. И кругом — дикие заросли малинника, шиповника, черемух.
До темноты бродил он по глухим буеракам, в лохмотья рвал и без того повидавшую виды одежонку свою. И руки, и лицо расцарапал в кровь. Но не было похоже, что где-то тут есть жилье дезертиров двадцатых годов. Зато чувствовал он себя в этой глухомани раскованно. «Как у Христа за пазухой».
Для ночлега выбрал место на бугре под старыми разлапистыми елями. Распалил костерок, перекусил и устроил постель на пихтовом лапнике. Ночью то и дело просыпался и подкармливал костерок заготовленными с вечера сухими сучьями, и опять забывался сном. Спал чутко, постоянно вздрагивал от холода и тревоги. Все казалось: слышится чье-то сдерживаемое дыхание в темноте и даже треск сучьев.
На рассвете дым потянул к болоту и слился с туманом; нагоревшие за ночь угли источали жар. Сволин переместил костер, размел угли и золу, набросал на горячую землю лапника, улегся и сразу уснул крепко и и сладко.
Однако хруст веток где-то сбоку и рядом пружиной подбросил его сердце. Открыв глаза, он обезумел: над ним с топором в руках стоял такой же бородач, как и он сам. Одним рывком старик вскочил на ноги и потянул руку в карман, но узнал в случайном пришельце Степана, и ноги его подкосились.
— Степа! Сынок! — проговорил и не услышал своего голоса.
— Узнал-таки? — бросив топор, сказал Степан. — Вот и повстречались два осла у водопоя! Лобзаться, надеюсь, не будем?
— Садись, Степа, — умиротворенно проронил старик, услужливо уступая место у костра. — Может, поесть хочешь?
— Я всю дорогу есть хочу, — признался Степан. — А ты какими судьбами здесь?
— Длинная это история, сынок. Оставим ее на опосля. А ежели говорить коротко: с немцами нечистая сила спутала меня.
— Вот и моя история не из коротких, — сказал Степан. — Я ведь, отец, с мая тут обитаюсь.
— Кормишься чем? — развязывая мешок, осведомился старик.
— Летом о еде какая забота: люди в поле, а я — по сараям да по погребам…
Сволин шумно и длинно вздохнул:
— Этак можно худо кончить. Выследит народ — прибьет как собаку, али милиции донесет. Изловят али подстрелят как рябчика.
— Все одно… — безнадежно махнул рукой Степан. Присел рядом с отцом. — Днем раньше, днем позже… Суть одна — каюк, крышка, амба!
— Быстро кадишь, святых зачадишь, — остановил его отец. — Чо ето ты вперед батьки в пекло лезешь? Ты, сказывают, с фронта тягу дал? Потехин баял…
— Нервишки, батя, не выдержали, — чистосердечно признался Степан. — Особо, когда танки нас утюжить начали… Ведь никого, считай, из наших в живых не осталось. Иной бы на моем месте в плен чесанул или застрелился, а я — от беды подале. Жить хотелось.
— Ну-ну! Жить-то кому неохота… Ежели ты не схотел драться за Советы — одна статья, а ежели смалодушничал — тут счет особый, и мера особая. В роду Сволиных трусов не было.
— А ты чё набедовал?
— Потом, Степа. Все — потом. Часу у нас с тобой на это хватит — вся зима впереди наша. Та-а-ак! Значится, с фронту сбег? Я так сужу: за коммунистов душу богу отдавать — на свет не надо родиться. Они от дня рождения супротив бога и народа идут.
Говоря так, старик изучающе глядел на сына, ловил в глазах его нужные искорки.
Помолчали. Укладывая остатки еды в мешок, Сволин рассказывал:
— Меня Кустов надоумил сходить сюды. Он все ишо лесничим робит. Помогать обещал. Шибко хорошо говорил. Связь велел поддерживать с ним. Бает, здесь должны быть в сохранности бетонные блиндажи, дезертиры в двадцатых понастроили.
— Был я в них, — как о самом рядовом и второстепенном сообщил Степан. — Ничего. Хитро прятались отщепенцы.
И вдруг неожиданно оживился:
— Значит, и ты, батя, в компаньоны мне угодил? Вот тебе и судьба-злодейка, вот тебе и — накося! А чё это Кустов перед тобой лебяжьим пушком стелется? Чем задобрил его?
Старик пропустил вопросы сына мимо ушей. Степан понял его и не стал терзать расспросами. Глядя на березки и осинки, обагренные осенним золотом и высвеченные светом костра, он заговорил неизвестно зачем и для кого:
— Роняет лес багряный свой убор, и страждут озими от бешеной забавы… — И отцу:
— Чудные слова выкопал в памяти. Светло душе от них.
Первую ночь, укладываясь вместе спать под елями, беглецы долго говорили, каждый о себе, о своем пережитом. Когда Сволин-отец уже проваливался в сон, Степан спросил его:
— Когда «оттуда» выбирался, какими думами жил ты, батя?
— Что думал? — позевывая, отозвался старик. — Проклял всех и себя — тоже. Ежели бы не закавыка одна, не лежал бы я теперя с тобой. Спи!
Ночью страшные кошмары терзали Степана, он кричал во сне что-то невнятное и страшное и сильно размахивал руками. Старик растряс его, велел подняться и постоять малость, оклематься от наваждения. Степан послушно поднялся. Потом долго сидел на лапнике и тер глаза. Вполголоса рассказывал:
— Опять немецкие танки утюжили нас в траншеях. Как и тогда. Пулеметы, сорокапятки — все в землю вдавили. Солдат на гусеницы наматывало… Наша артиллерия по позиции ударила. Танки горели, и мясом горелым пахло. Меня ведь тогда взрывной волной назад в траншею отбросило, и память совсем отшибло. Когда вместе с ранеными на машине везли в Воронеж, сказывали потом, все кричал да бежать порывался…
Вход в дезертирское убежище находился в полусотне шагов от места привала, где Сволины встретились после долгой разлуки. Но убежище это можно было обнаружить лишь в том случае, если окажешься в непосредственной близости с ним со стороны родника, продравшись через густые заросли шиповника среди каменистых осыпей. Он был надежно скрыт каменными глыбами так, что с любой стороны виделись лишь серые камни и кусты.
