Клиффорд Саймак - Фото битвы при Марафоне
Вытащив и собрав спиннинг, я натянул болотные сапоги и спустился к омуту под мостом.
В этом омуте водится крупная форель, но я никак не мог настроиться на рыбалку, потому что мысли о трупе Стефана, лежавшем вчера на берегу, не выходили из головы, и я время от времени непроизвольно бросал искоса взгляд через плечо на место, где он находился. Клева не было, и неудивительно: мысли о Стефане чересчур занимали меня, отвлекая от рыбалки.
Так что я покинул омут и побрел вдоль ручья — на мелких участках прямо по воде, а в местах поглубже выбираясь на берег. Покинув сцену вчерашней трагедии, я смог сосредоточиться на деле, и успел на быстринке у небольшой заводи подцепить порядочный экземпляр ручейной форели, но не успел вовремя подсечь, когда еще одна крупная рыбина — наверно, радужная — яростно метнулась из-под берега к плывшей по глади заводи мухе. Второй заброс по той же траектории ничего не дал — должно быть, во время первой поклевки рыба ощутила крючок и вовсе не хотела испытать его на себе. Я забрасывал в этой заводи, где только можно, но больше клева не было. Спустившись по ручью на несколько сотен футов, я подцепил еще одну ручейницу — чуть больше предыдущей.
Выбравшись на берег и усевшись на трухлявую колоду, я начал раздумывать, стоит ли продолжать рыбалку, пусть и не очень удачную, но принесшую две рыбины. Для ужина этого достаточно, а в хижине на столе ждет книга о Докембрии. Уходить не хотелось. Я бы еще побыл здесь — не столько ради рыбалки, сколько ради того, чтобы держаться подальше от дома и от ожидающей там работы. Вот тут-то я и усомнился, что когда-нибудь допишу эту книгу, что вообще хочу ее написать. Черт побери, из-за нее мне дали академический отпуск, и дописать ее просто необходимо — но я продолжал предаваться жалобным раздумьям, не в силах тронуться с места, и постепенно проникаясь уверенностью, что все лето буду уклоняться от работы по любому подходящему поводу.
Потом мне вспомнилась найденная Невиллом полянка венериных башмачков; надо будет взглянуть на них по пути. Конечно, мне это вовсе ни к чему, но еще несколько дней — и венерины башмачки отцветут, и тогда в этом году на них уже не посмотришь. Но я просто продолжал сидеть, не двигаясь с места — во-первых, весьма смутно представляя, где венерины башмачки находятся; судя по словам Невилла, найти их довольно легко. Но я просто оставался, где был.
Потом я гадал, что заставляло меня сидеть на этой трухлявой колоде — ведь я мог продолжить рыбалку, вернуться в машину или отправиться искать венерины башмачки, но не стал. И вот в результате пишу этот отчет, когда должен работать над книгой.
Прежде, чем я продолжу, следует пояснить, что Оленебойный ручей расположен в глубоком, поросшем лесом овраге в ложбине между двумя круто смыкающимися холмами. Русло ручья пролегло в песчанике, но чуть выше пролегают пласты платтского известняка, хотя чаще всего деревья скрывают их от взора.
По ту сторону ручья какая-то зверушка шелестела прошлогодней листвой, я посмотрел туда и через несколько секунд разглядел затеявшую этот переполох белку. Белка рылась и принюхивалась, видимо, в надежде отыскать завалявшийся с осени орех, но потом ощутила, что я слежу, в панике заскакала вверх по холму и резко вильнув вправо, заскочила под нависающий наподобие пещерки каменный козырек. Таких пещерок среди холмов множество; они возникают вследствие эрозии вкраплений мягких пород, над которыми образуют крышу более твердые пласты.
Я спокойно смотрел на эту пещерку, и через несколько минут белка выглянула снова. Посидела, вытянувшись столбиком и озираясь, а затем снова рванула вверх по склону, по сырой земле над пещеркой, где недавние дожди смыли часть грунта.
Я спокойно проводил зверька взглядом, и тут, чуть выше по холму, углядел нечто необычайное. Мои глаза сразу же отметили и зафиксировали это, но до сознания образ докатился с задержкой: из земли торчал конец бревна, точнее, даже концы двух бревен, и над верхним из них земля немного ввалилась, а над углублением виднелся очередной известняковый козырек.
Я буквально окаменел. Мое сознание бунтовало против возможности чего-то подобного; скорее всего, это не в меру разыгравшееся воображение. Но в памяти грохотали слова, сказанные Хемфри Хаймором лишь вчера: «Они заложили устье пещеры бревнами и забросали их землей, чтобы спрятать рудник от чужих глаз».
Безумец, — твердил я себе, — законченный шизик, точь-в-точь, как Хемфри. Невозможно, сидя на трухлявой колоде вдруг взять, да и открыть легендарный рудник. Но как я ни старался отогнать эту мысль, она не уступала.
Чтобы заняться хоть чем-нибудь, я сложил спиннинг и сунул катушку в карман. Все очень просто, — повторял я, — давным-давно свалилась пара деревьев, и со временем их занесло землей и листьями; но чем больше я на них смотрел, тем менее вероятным представлялось подобное предположение. Хотя бревна были достаточно далеко, но мне казалось, что я могу разглядеть следы топора на их комлях.
Чтобы разделаться с неопределенностью, я перешел ручей и начал взбираться наверх. Продвижение шло медленно — склон был очень крут, и мне пришлось хвататься за траву и кусты, чтобы облегчить восхождение. Добравшись до пещерки, где пряталась белка, я остановился, чтобы отдышаться. Пещерка оказалась несколько больше, чем казалось снизу: груда старых листьев частично загораживала вход, отчего он и казался менее широким. Ровное дно было испещрено белыми пятнами птичьего помета и старыми перьями. Должно быть, это укрытие столетиями давало приют хохлатому тетереву или перепелу; впрочем, перепелов теперь практически совсем не стало. У дальнего края пещерки была небольшая осыпь, по виду совсем свежая; через несколько лет произойдет еще один обвал, и пещерки не станет. Бедный тетерев, он лишится такого чудесного укрытия от ветра и непогоды.
Отдышавшись, я вновь двинулся вверх, добрался до бревен и опустился рядом с ними на колени. Да, никаких сомнений, это рудник. Мокрая от недавних дождей древесина бревен совсем прогнила, но на их торцах до сих пор виднелись следы топора. Не в силах поверить собственным глазам, я провел по ним рукой — и вот пока я водил ладонью туда-сюда по гнилому бревну, что-то вдруг затикало.
У меня внутри все похолодело, я сжался и закостенел, будто ожидал удара по голове, хотя в самом звуке ничего угрожающего не было; наоборот, тиканье было довольно мягким, прямо-таки дружеским, но здесь ему явно не место. Теперь развеялись последние сомнения: я нашел тот самый рудник, ведь именно тиканье ввергло в ужас и прогнало рудокопов.
Я поднялся, чувствуя на мгновение овладевшее мной неразумное, но могучее желание бегом броситься вниз, чтобы оказаться как можно дальше от этой тикающей штуковины. Желание не уходило, но я сумел с ним совладать, постепенно приходя в память. А затем я погнал себя, погнал в самом буквальном смысле, заставляя свои ноги передвигаться вопреки их оцепенению, подгоняя их сознательным усилием — на несколько футов вверх, к углублению в почве повыше бревен. Углубление оказалось не таким уж маленьким, и я опустился на колени, чтобы обследовать его. Дна видно не было. Опустив лицо в отверстие, я ощутил неземную темноту и холод; пещера находилась прямо у меня под ногами, а из отверстия неслась отчаянная, возбужденная трещотка щелчков.
