Джон Кристофер - Долгая зима
– Кажется, где-то здесь, – ответил Робин.
– Поищи получше.
Мальчик пошарил по карманам и нашел письмо.
– Все в пятнах от ириски, – всполошилась Кэрол. – Нет, не отойдет. Оставь в этом конверте, а когда приедешь в школу, переложи в чистый.
– Она решит, что я специально вскрыл письмо, если увидит на конверте мой почерк.
– Вряд ли. Там нет ничего особенного. Просто насчет снимков.
– Заведующая – ходячий ужас, – сказал Джерими.
– Хитрющая, – пояснил Робин.
– Тогда отдайте ей испачканный ириской конверт и объясните все как есть, – предложил Эндрю.
– Это вызовет у нее еще больше подозрений, – сказал Робин. – Что ж, придется попробовать. Кажется, мы сейчас тронемся.
Кэрол подставила лицо для поцелуя. Мальчики потрясли Эндрю руку.
– Будьте молодцами, – напутствовал их Эндрю.
– И вы, – откликнулся Робин. По его лицу пробежала тень сомнения. – Наверное, лучше мы станем писать вам обоим? По отдельности?
– Можете черкнуть мне пару словечек, когда выдастся время, – сказал Эндрю. – В студию, у меня пока нет постоянного адреса.
– Ясное дело, – кивнул Робин.
* * *– Нам повезло, что у нас такие смышленые дети, – сказал Эндрю, когда они покидали платформу.
– Да.
Он подал контролеру перронные билеты.
– Может быть, выпьем чего-нибудь, прежде чем разбежаться?
Кэрол неуверенно подняла на него глаза:
– Ну, не знаю…
– Ладно, ладно, даю слово, что не стану ничего подсыпать в твой джин.
– Хорошо, – улыбнулась она.
Идя рядом, они соблюдали точно отмеренную дистанцию: достаточно большую, но не слишком, чтобы не вызвать удивленных взглядов. Его рука время от времени касалась ее руки, и он бормотал слова извинения, думая, что проходит полезную практику в ведомстве жизненных нелепостей.
Эндрю поставил рюмки на маленький столик у двери буфета. Стол был довольно грязным, на нем громоздился поднос с использованной посудой. Рядом полная женщина громогласно призывала к порядку троих откормленных отпрысков.
– Есть ли в Британии хоть один вокзал, где бы можно было спокойно посидеть и выпить в приличной обстановке? Ненавижу вокзалы!
– Думаю, мы станем в конце концов просто друзьями, Энди, – сказала Кэрол. – Но пока слишком остра память о разрыве. Если мы будем часто видеться, ты обязательно станешь демонстрировать обиду.
– А если мы не видимся, то я будто и не обижаюсь?
– Хотя бы не показываешь обиды.
– Тут есть существенная разница?
– Я и без того буду мучить себя упреками. Может, не так настойчиво, зато я по-прежнему буду тебя уважать.
– Это крайне важно. Ты даже представить себе не можешь, до чего это важно!
– Ну вот, демонстрируешь обиду… Я эгоистка, да?
На Кэрол был голубой шерстяной костюм, под цвет глаз.
Высокий ворот закрывал шею, гладкая ткань облегала грудь.
До Эндрю донесся запах незнакомых духов – скорее всего подарок Дэвида. С каждым днем она все больше отдалялась от той жизни, какой они жили недавно вдвоем; с каждым днем возвращение становилось все более немыслимым.
– Я вижусь с Дэвидом. Вот когда, наверное, обида должна проявляться больше всего. Или ты воображаешь, что в счастливом будущем, нарисованном твоим воображением, я смогу дружить с тобой, оставив побоку твоего мужа?
– Пусть Дэвид сам разбирается с этим. Но не думаю, чтобы твоя обида стала заботить его столь же сильно, как меня. Да и ты не сможешь слишком долго глядеть на него зверем.
Эндрю был вынужден согласиться.
– Очарование беспринципности, – определил он. – Мечта всякой женщины.
– Ты снова за свое! Если бы я на это реагировала, то только рассерженно. А Дэвид умеет обратить все в шутку.
Ты бы просто покатился со смеху.
А он еще питал надежду на сближение! Ничего конкретного, никаких чувств – просто прощупать, не утратила ли страсть частички недавнего накала, просто обрести хотя бы призрачную надежду, что путь назад не заказан. Теперь Эндрю понимал, насколько тщетными были его мечты, и предпочитал помалкивать.
– Я рада, что вы с ним встречаетесь, – сказала Кэрол. – И что ты видишься с Мадди.
Она употребила то же уменьшительное имя, которым пользовался Дэвид, – еще один намек на ее близость с другим и на его, Эндрю, отверженность. Бог знает, была ли это любовь, но он еще никогда в жизни так ее не хотел. Эндрю припомнил их первую встречу, на летней вечеринке: на Кэрол было красное платье с кисеей, и она флиртовала со Стивом Уилтширом. Молва считала их любовниками. Эндрю вспомнил и желание, и обжигающую ревность, и ясное осознание того, что он ей совершенно не пара. Только на этот раз все было во сто крат хуже.
– Итак, дела устраиваются наилучшим образом, верно? – саркастически произнес он.
Кэрол встала и натянула белые шелковые перчатки.
– Не поможет, Энди. Мне пора. Спасибо за угощение.
Глава 6
В первых числах ноября началась вьюга, а следом, когда еще не успел растаять снег, скопившийся в канавах и в садах, разразилась еще одна, куда более свирепая и ледяная.
Потом снег валил уже без сопровождения ураганного ветра, зато почти не переставая. К концу месяца столбик термометра опустился ниже нуля и застыл. Переполненные поезда и автобусы еле ползли в Лондон и обратно по обледеневшим рельсам и дорогам. Запасы угля быстро таяли, в прессе и по телевидению людей вовсю призывали экономить топливо. В первую неделю декабря метели почти прекратились, и среди туч стало иногда проглядывать водянистое солнце; однако за день успевал подтаять только верхний слой снега, который тут же застывал с наступлением сумерек. Вскоре снегопады возобновились.
Пережив первый шок и привыкнув к неудобствам, люди примирились с новыми условиями существования. Со временем транспорт стал ходить получше; рано поутру в город въезжали грузовики, разбрасывавшие по асфальту мелкий песок, на железных дорогах постоянно трудились бригады, очищавшие рельсы, переезды и путевые знаки от наледи.
На лондонской бирже резко поднялась стоимость акций нефтяных компаний, перегруженные танкеры везли на север все имеющиеся в мире излишки нефти. В обеденный перерыв чиновники катались на коньках на льду Серпантина[5] и других водоемов в королевских парках; смотрители, сперва пытавшиеся их усовестить, вынуждены были смириться. По мере приближения Нового года песенка «Белое Рождество», сперва настойчиво звучавшая на всех волнах, была предана забвению. В голове списка «Поп-парад» прочно утвердился перевод немецкой баллады, родившейся в темные дни Второй мировой войны:
Все наши беды уносятся прочь,
Мы замерзаем, но знаем:
Пусть в декабре воцаряется ночь —
Солнце согреет нас в мае.
От этой тоскливой мелодии некуда было укрыться.
